«Спасибо», — не сказала вслух, но приоткрыла пасть, беззвучно выдыхая слово. Постаралась сохранить, запереть в голове тёплый взгляд медовых глаз Сухоцвета, потому что в тёмной пещере ей больше не в чем было найти поддержки. Воспоминания о племени Тумана, словно холодный дождь Листопада, лишь заставляли её подрагивать от своей зябкой сырости. Ничего хорошего там не осталось, ведь даже самые благородные поступки в ответ не принесли ей ничего, кроме наказания. Справедливо, кажется. В родном племени суровые нравы, относительно некоторых вопросов. А порой вопросы решаются не так, как принято среди воителей. Это стерпят. Задвинут в пыльный уголок. Как пограничные стычки, когда закон вроде бы нарушен — но как бы нет, потому что каждый получил наказание в виде царапины на шкуре.

     — Мои соплеменники могли такое сделать, — процедила она, вдыхая душноватый воздух пещеры и ощущая подкатившую тошноту. — иногда они хуже псов.
Хуже свежих могил, хуже роя саранчи, хуже крупного дробящего града. Среди них найдётся кто-то, способный воткнуть ветвь в нежное ухо. Оставить шрамы на чужом лице. И, безусловно... ударить, завалить, обесчестить слабую чужую кошку. Но. Молнии очень хотелось, чтобы было «но», и она гонимым зверем ворвалась в лес воспоминаний.

     «Родители»
У неё на душе просветлело, лапы ослабели, и она непрошено шмыгнула носом. Её любимые родители, помнящие её как маленькую рыжую Светик. Те, к кому она побежала бы через самый тёмный лес. О ком думала, как о стоящих на солнечном берегу, к которому она медленно, но верно пойдёт после смерти. Их звала, как единственных, кто мог бы помочь, когда её рвали чужие когти. И вот теперь, оказывается... они живы. И всё ещё добры, восприимчивы. Ни племя Тумана, ни тяжбы одиночества не испортили их.
— Они были... и будут лучшими воителями. Если бы только для них нашлось племя, которое их бы ценило. Настоящее племя Тумана.
Без Рокота Звёзд, без несправедливости и гонений. Молния задумалась: хоть кто-то пытался сделать это племя лучше? Если даже Сухоцвет — сердечный кот, который полюбился бы её родителям — ушёл оттуда и не желал возвращаться в кровный дом.

     «Убей меня»
Молния качнулась, потерянно глядя на умирающую. Её дыхание... Молнии казалось, что она сама чувствует, как с каждым вдохом в лёгкие кошки вонзаются иглы, и любое слово даётся ей через мучительное терзание. Оттого эти слова становятся настолько важными, что дерзкая Молния убирает любое подобие улыбки и слушает, где-то в душе бледнея, переворачиваясь, падая.

     — Никого нельзя отпускать в темноту, отделавшись парой слов, — она придвинулась совсем близко, понимая что кошка уже не сможет ни сопротивляться, ни чем-то ответить. Всё, что в ней осталось — душащая сердце мука. И Молния, опоздавшая Молния, не сумевшая спасти то, что когда-то сберегли её родители, должна закончить это. Убийство кота — преступление, но бывают мучения хуже смерти, оставление в которых приравнялось бы к преступлению сильнейшему. Это стирало слово «убийство», вычерчивая мягкое и туманное словосочетание «удар милосердия».

     Молния приобняла голову кошки своими лапами. Бегство в лес воспоминаний добавило зверю несколько новых репьев на шкуру.
— Там неплохо бывает. В полдень мурлыкают и делятся едой; по ночам спят бок о бок, грея друг друга. А ещё, после смерти все попадают в Звёздное племя и вечно гуляют вместе: любимые, дети и родители, братья и сестры, — она, конечно, ни во что из этого не верила, но какая в тот момент была разница? Молния убаюкивающе покачивала чужую голову. — Если твой Тринадцатый станет частью племени, наверняка и ты с котятами попадёшь туда. Там густая трава, много дичи и всегда тепло. Вы будете вместе, пока он помнит о вас. Может быть, Сухоцвет полюбит его и захочет сделать своим оруженосцем. А быть оруженосцем — это здорово, это Зелёные листья, даже в холодный сезон. Они столько дорог вместе исходят, столько тайн откроют. Я непременно это выпрошу у Горечи Звёзд, любой ценой. Она меня чем-то выделяет, я знаю. Не всегда по-хорошему, но чем-то... запала я ей.

     Не удержавшись, Молния накренилась и неловко ткнулась носом в чужое ухо. Приподняла голову. Погладила кошку хвостом по спине и вдруг совершила выпад, вгрызаясь в её горло смертельным укусом. Выдержала безмолвную дрожащую паузу.

     — Доброй ночи.

     Высвободившись из-под чужого тела, она встала и, пошатываясь, проследовала к выходу из пещеры. Немного огляделась и нашла подходящее местечко у благородного, надёжного ильма. Тоскливо, но спокойно, немного скорбно древо свесило чёрные ветви. Темнеющее небо над головой, тем временем, отдавало пасмурностью; следовало ожидать дождя.

     Молния принялась рыть когтистыми лапами землю, надеясь что успеет сделать яму нужного размера, прежде чем совсем стемнеет. Влажная почва поддавалась неплохо, но у Молнии в целом не было достаточно сил и опыта, чтобы хорошо рыть. Она выполнила, кажется, третью часть работы, когда дрожащие лапы онемели и заставили её завалиться в недорытую могилу передней частью тела.

     «Ты самая бесполезная кошка на свете, Молния» — вздохнула она скорее с ощущением прискорбного факта, чем реальной неприязнью и самоуничижением. Ей даже захотелось немного пожалеть себя.

Отредактировано Молния (2023-10-26 05:00:45)

- Спасибо, Молния. Твои родители гордятся тобой, как гордятся мной ждущие меня дети, - шепчет молодая кошка до тех пор, пока ее взгляд не застилает пелена, пока яркой искоркой пред ней не появляются все погибшие дети - весь выводок без Тринадцатого. Её и впрямь ждут.

***
Сухоцвет напоминает Тринадцатому бесконечное поле: спокойное, лишь едва подрагивающее под убаюкивающим ветром. Его шерсть точно колосья припадает к телу - даже сквозь броню - ярко-рыжую точно пожар - заметно натренированное тело. Ему, сухосложенному оголодавшему Тринадцатому, к такому уровню мышц, наверное, всю жизнь придётся идти. Хотя, с чем же сравнивать четырёхлунному котёнку, ежели всё, что он видел - то стан матери; такой же отощавшей, как и он сам. Стало быть, Сухоцвет и Молния знают куда больше, чем знает его матушка. Стало быть, они её накормят. напоят и обогреют, а потом все вместе отправятся в далёкое прекрасное будущее, где всем будет хорошо. Сухоцвет спрашивает его о имени, и Тринадцатый удивлённо хлопает глазами, будто и не думал о том, что вправе сам себе выбрать имя: - я… не знаю. Трель? Ясень? Сухостой? Вишневей? Быстролап? Пятныш? Мышонок? Столько имён в жизни, что я не могу выбрать. Если мы попрощаемся сейчас - при новой встрече я тебе сообщу. Если не попрощаемся и продолжим путь все вместе - сообщу как придумаю и почувствую, что имя - это я.

Задумчиво почесав ушко, Тринадцатый расстроенно замечает, как кусочки мха уплывают из-под его лап и спешно вытаскивает намоченный пласт мха. Тринадцатому кажется, что если он сделает всё идеально - тогда остальным будет хорошо, лучше, чем если тот будет торопиться, но раздерёт моховые куски на клочья. Смотрит на Сухоцвета, удивлённо поднимает уши, замечая странный взгляд рыжего знакомого. Хочет спросить, не обидел ли его расплывчатым ответом об имени своём, и даже открывает рот, чтобы тотчас извиниться - не хочет обижать прекрасное видение. Но тут же закрывает его.

Сухоцвет рассказывает про брата и сестру. Тринадцатый хмурится, смотрит под лапы, щурится, точно пытается сдержать слёзы. Он знает - прекрасно знает - от них пахнет также, как пахло от Двенадцатого, лежащего у лаза и бесцветным взглядом смотрящего на оставшихся в живых. Он хочет придумать сказку себе и другим, заставив реальность тоже поверить в нее: тогда-то они вернутся, и его семья будет жива и здорова, потому что мать-природа послушала мольбы Тринадцатого и непроизвольно сделала то, о чём Тринадцатый мечтал.

- Да? - спрашивает больше себя, чем Сухоцвета, растерянно смотря в одну точку, а затем поднимает взгляд на взрослого кота, отводит его куда-то вбок и опускает усы: - но если Судьба захотела, чтобы мы встретились - может быть это поможет? А что, если… Если и я тоже умру?
Страшные мысли внедряются в черепную коробку, но белобокий стремится рассуждать как взрослый. В целом, это не первая смерть, которую он застаёт, но бьёт точно также как первая. Если Тринадцатый был с ними столько времени - что, если и он болен? Что, если и его Чума схватила за тонкое горлышко, а потом схватит и Сухоцвета с Молнией? Он не должен рисковать прекрасными огненными всполохами: - а если… если и вы - моё предсмертное видение?

Он соглашается, идёт следом за Сухоцветом, сам же - задумчиво смотрит под лапы. Столько стараний впустую - а вдруг ему стоило куда раньше уйти? Что, если тот самый последний закат солнца стал роковым?

«Тогда бы ты не встретил Молнию и Сухоцвета, дурень. Они не каждый день тут ходят»

Он слышит шорохи впереди и ускоряет шаг, но тут же останавливается под голосом взрослого, кивает головой и концентрирует взгляд на Молнии, неестественно согнувшейся над землей. Различает - не кошка согнулась, в земле наполовину. Он зажимает губу, издавая тихий всхлип лишь потому, что в голове все внезапно преобразуется и картину рисует ту самую, которой Тринадцатый боялся. Он делает спешный шаг к лазу, но пересиливает своё бессилие, остаётся подле Сухоцвета, морщась от непрошенных слёз. Он должен попрощаться - с матерью, с Девятой и Одиннадцатым. Они должны знать, что Тринадцатый на своей шкуре пронесёт имена их.

- Всё, да? Она… умерла?

[indent] Что им их сам придумает.

[indent] Слушает котёнка с полуулыбкой, усмехается, поражаясь фантазии малыша. Удивительно, но корни имён близки к племенным, и Сухоцвету невольно думается о том, не была ли эта кошка близка с воителями, не знает ли слишком многое о них? Но не спрашивает, не произносит ничего, только лукаво и дружелюбно улыбается, щурится, кивает. Но затем улыбка сменяется на глубокую задумчивость, когда Тринадцатый размышляет о том, продолжат ли они путь вместе или нет.

[indent] Сухоцвет отводит взор на деревья и открытые леса, думая о том, что, вероятно, они точно продолжат путь вместе. Хотя бы некоторое время. Если его мать умрёт, а то было вопросом времени, то бывшему воителю необходимо будет позаботиться и о нём, и о Молнии. И всё же в глубине души рыжий кот не желал смерти кошке, а потому не верит в то, что это случится. Словно должно обязательно произойти чудо, и от еды и воды кошка поправится. Он хотел бы попытаться. Хотя бы облегчить её страдания.

[indent] Когда кот рассказывает о смерти, то на души скребутся мыши. Полосатый невольно стискивает зубы и, видя, как пятнистый опускает головку, подаётся к нему ближе и мерно, осторожно приобнимает Тринадцатого хвостом. Не отрывает грустных тяжёлых глаз от опущенной мордашки, гладит медленно, впитывая всю чужую сдержанную боль. Настолько сильно и ярко чувствуя ту, что невольно кажется, что сейчас разорвётся тело, сердце, всё-всё. Словно кости вдребезги, а с костей сходит мясо, и сам он, Сухоцвет, вымоется из жизни в тот же миг. Но ничего не происходит. Только тяжесть всё сильнее наливается в груди, и хочется просто взять и бросить всё и всех. Но та мысль грустная, смешная, знает же сам, мышеголовый, что уже не сможет никого оставить и никогда не мог, только в сердцах мечтал скинуть с себя всю эту ношу, которую взваливает заботой о других сам же. Устал. Он знает, что никто о нём не позаботится так, как нужно ему. И знает, что сейчас его мнение и комфорт настолько не важны, что хочется смеяться. Хочется смеяться оттого, что он всё ещё может думать в этой ситуации о себе. Тогда, когда маленький котёнок принимает чужую смерть. Тогда, когда маленькому существу нужна помощь. И его больной матери.

[indent] — Я позабочусь о тебе, — выдыхает. — О том, чтобы ты прожил хорошую счастливую жизнь, был сытым и здоровым, встретил много всего интересного в мире. Познал звучание природы, шёпот лесом, услышал взмах крыла каждой птицы и насладился бы каждой трелью. И лишь когда ты узнаешь весь мир, когда познакомишься с каждой его частью, с каждой травинкой, с каждой огромной парящей в небе птицей, когда вырастешь в великого красивого кота, когда состаришься, то только тогда ты сможешь умереть без сожаления, — мяучит Сухоцвет, прилизывая ушки котёнка. Он не пахнет болезнью. Это славно. Чувство ответственности ложится теплом и тяжестью на плечи. — Сейчас ты в самом начале пути, и я тебя уверяю, Тринадцатый, я самый настоящий живой кот, который постарается тебе помочь. И даже если ты заболеешь, я уверен, мы разыщем лечение. В самом начале болезни гораздо легче оправиться, чем когда она, болезнь, уже затяжная.

[indent] Они возвращаются, и если бы Сухоцвет мог бы представить сейчас боль сильнее, то всё равно она бы не сравнилась с тем, что он ощутил сейчас. Он смотрит, как кошка поднимается, сам почти не дышит, хмурится едва заметно, вглядывается в её выражение морды, ощущая, что тонет, тонет. Но стоит на лапах твёрдо, и Молния не видит его страданий, потому что он не показывает, не говорит о том. Замечает на губах кошки кровь. Рана на сердце раскрывается тупой болью. Что-то непоправимо меняется. Сухоцвет ждёт ответа. Ждёт, готовый вынести приговор.

[indent] Молния наконец объясняется. Полосатый ведёт взгляд в сторону котёнка. Слабо улыбается ему. Мысленно просит оставаться рядом. Не хочется бегать за ним. Не хочется рассыпать последние крупицы сил, ронять их на бесполезное. Почему-то теперь всё кажется бессмысленным. Может быть, и сам Тринадцатый болен и умрёт скоро? Вздыхает тихо. Смотрит ровно на кошку, и она кажется донельзя… пустой.

[indent] «Ты убила её. Не дала ей шанса», — осудил кот.

[indent] Прикрывает глаза, все слова нужные правильные застревают в глотке и дохнут в ней-то, превращаясь в дикое желание вытрясти из воительницы душу и требование вернуть всё как было, не делать этого.

[indent] «Убийца».

[indent] Горькое обвинение, простая истина, узкий взгляд… Сухоцвет мог быть жестоким, неправильным, и отчего-то то настроение казалось истинным. На самом деле больше всего на свете хотелось уйти от них всех, лечь в траву, врасти в неё, раствориться в природе и никогда больше не сталкиваться с котами.

[indent] Смотрит на Молнию. Опускает взгляд, когда она отсекает разговор, прекращает его. Сам не знает, что сказать. Утешить? Все слова кончились. Сказать, что то правило? Будет ложью. 

[indent] Прикрывая глаза, Сухоцвет думает, что скоро всё кончится. Они похоронят кошку. Её котят. Он отведёт Молнию в племя. Она уговорит взять Тринадцатого. Всё будет в порядке. Сухоцвет снова останется один. В покое.

[indent] «Бессмысленно обсуждать то, что случилось. Нужно решать дальше».

[indent] — Давай её похороним тогда… как подобает, — наконец решает. Опускает взгляд на котёнка. «Прости. Слишком поздно», — даже извинения не могут выбраться из отравленной пасти. Полосатый первым ныряет в пещеру, пропитанную болезнью. Мёртвая мать. Мёртвые котята. Полуприкрытые глаза. Запах крови. Хочется лечь рядом и пожелать, чтобы он тоже здесь умер и сгинул. Пришли бы сюда днями позже – была ли кошка жива бы? Или сгнила бы в пещере, оставила бы умирать с собой последнего, смотреть, как по телу расползаются трупные червяки, мухи? Сколько бы ему тогда осталось?

[indent] Укладывает с Молний в раскопанную объёмную яму кошку. Поправляет ей голову. Кладёт рядом, у сердца, окоченевших котят. В пасти они кажутся… гнилой добычей. Осматривает местность – натереть бы её шерсть чем. Правильнее было бы это сделать до. Но ладно. Срывает веточки, листочки, какие-то ягоды. Траву. Кладёт на шерсть яркие листья, ягоды, тухлая жухлая шерсть теперь пестрит осенним лесом, словно сама стала им.

[indent] — Она старалась… — разрывает тишину, не зная, обвиняет ли сейчас Молнию или нет. — Я рад, что она, вопреки своей судьбе, смогла подарить миру Тринадцатого. Теперь она больше не мучается, ей не больно. Теперь она больше не кашляет. Она ушла в иной мир, где теперь всё будет хорошо. Где отныне у неё всегда будет пища, отныне у неё всегда будет всё, что она хочет. И никакая боль не доберётся до неё, никакая, — мяукает у открытой могилы.  — И там она со своими котятами, которые будут жить иную жизнь, счастливую. Без голода, холода и боли. Без болезней. А ты, Тринадцатый, — взгляд на котёнка, которому придётся слишком быстро повзрослеть, — постарайся прожить эту жизнь как можно лучше, чтобы, когда, через много лун, настанет твоя очередь уйти, ты знал, что оставишь после себя след. Как оставили они все в твоём, — мягко тыкает хвостом в грудку котёнка, — сердце.

[indent] Он закапывает могилу. Даже предлагает Молнии отдохнуть, когда видит, что она слишком отрешена. Сочувствует ей. Невольно погружается в её боль. Поэтому закапывает усерднее. Когда земля приняла в себя печально умерших, то Сухоцвет выпрямляется. Ощущает, как болит всё тело. Спина. Лапы. Холодает. Медленно накапывает. Видит, как Молния идёт в сторону. Подбирает её кролика.

[indent] «Ты забыла. Тебе нужно поесть», — мяучит беззвучно вслед, скашивает глаза на Тринадцатого. Ему тоже. Кивает котёнку, чтобы шёл за ними. Тихонько гладит хвостом тощую спинку. Нагоняет Молнию.

[indent] — Ты можешь попросить Горечь Звёзд принять Тринадцатого в племя, когда я доведу вас до границ? — спрашивает бесцветно, когда опускает у лап рыжей опустошённой кошки её кролика. Нужно поймать ещё. Нужно. Вздыхает. Лапы не держат. Потряхивает. Тяжело.

Отредактировано Сухоцвет (2023-11-04 21:42:26)

     Молнии стыдно. Перед Сухоцветом сильнее, чем перед собой, потому что она, кажется, прочувствовала что-то зыбко-сумрачное сквозь его солнечный кокон. Ей хотелось бы прижаться к его боку и хотя бы немного согреться от зябкой сырости земли и холода ветра. Но словно бы лишней она была в разразившейся эмоциональной буре; словно без неё он должен был прожить мучительную смерть Душицы, отчаяние от безнадёжных попыток найти спасение; слёзы котёнка, наблюдающего, как мать давится последними вдохами, мечтая о свободе. А она у него это отобрала. Может, опыт горестный, но который дал бы ему понять, что он «попытался что-то сделать». Теперь же он обречён думать: «а что, если бы не было этой резкой Молнии с её выкрутасами; что, если бы я смог найти поддержку, целителей, звёздных предков с небес спустить?»
Всё отобрано.

     Конечно, Молния помогла Сухоцвету с похоронами. Лапы опухли и болели, но в контексте происходящего это так мало значило, что она не обращала внимания. Даже привычного нытья от неё не следовало.

     Её ушей коснулись слова Тринадцатого. Она не ожидала, что он попытается сказать что-то в её защиту — вообще-то, он больше всех должен был осуждать её — маленький, взъерошенный, будто птенец, в одночасье лишившийся последних родных душ. С тяжелым сердцем Молния подошла к нему ближе: она не могла просто оставить его без словечка после того, что случилось.
— Она была славной, — хрипло выдавила Молния, пытаясь собрать в глупой голове хоть что-то. — Я сказала, что Сухоцвет позаботится о тебе. Или племя. Или все вместе. Но ты должен знать кое-что, — не удержавшись, она стыдливо увела взгляд, но заставила себя вернуть его. — Племя поступило с твоей мамой очень, очень злобно. Я — часть племени в большей степени, чем Сухоцвет. Так что, ты совсем не обязан водиться со мной. И пусть ты мелкота, но думаю... достоин сам принять решение, чего хочешь дальше.
Она улыбнулась грубовато и не скрывая отчаяния в глазах. — наши с тобой родители были куда благороднее, чем я.
Молния неловко повела хвостом и отстранилась. Благородные души, герои, спасители. Как с ними чистотой помыслов может сравниться тот, кто просидел учёбу, карауля поганое место?

     Молния замкнулась в себе, когда Сухоцвет и Тринадцатый говорили прощальные слова. Она почти не слышала Сухоцвета и не смогла отозваться на пару его попыток быть ласковее — верно, хотелось бы, но в тот момент не получилось. Лишь когда тот положил перед ней кролика, удивленно моргнула, очнулась. Осознала его слова. И тут-то её брови хмуро сползли вниз. Она вгляделась в Сухоцвета пристально, со всей присущей ей прямолинейностью. В Молнии скопилось всякого за этот безумный день, и после приступа оглушительной апатии оно грозило вырваться наружу.
— Не ты ли мне говорил, что «должен ему помочь»? — всё ещё хрипловато высказала она, подрагивая скулами и пытаясь понять, что чувствует к Сухоцвету и хочет ли сейчас позаботиться о его душе — или слабовольно согласиться с ним и сделать всё по его указке. Вольное и хулиганское сердце Молнии выиграло. — А сейчас просто хочешь сплавить в племя, из которого сам сбежал и не желаешь возвращаться? Кем ты будешь себя чувствовать, отправляя его в место, которое тебе самому не по душе? Ещё и со мной? Я-то малявку не брошу, вот только ты ему полюбился, а я — кошка чужая, и после того, что было — недруг.
Уставший голос осип, а лапы против воли зарылись в мягкую шерстку кролика, ища какого-то успокоения для перевозбужденных нервов.
— Он ведь хочет чего-то доброго и солнечного, а не просто выживания.

     В её глазах всполыхнуло нечто напоминающее жажду справедливости. Или попытку достучаться до Сухоцвета. Куда он отправляет их с Тринадцатым? Отчего пытается оттолкнуть — сначала её, затем котёнка, который явно пришёлся ему по душе? Яростно не принимает мысль, что кто-то может захотеть спасти и его? Молния сама не понимала, отчего в него так вцепилась — потому что соплеменник; оттого, что понравился чем-то? Но оставлять его одного не хотела, и дала себе волю побороться за эту точку зрения.

     Может быть, всё это место — одна огромная проклятая пещера Скалозуба, в которой она эгоистично никого не оставит, выведя наружу и не дав им проявить храбрость — но сохранив их жизни.

Тринадцатый прижимается к лапе Молнии, лишь слышит её голос. Поднимает взгляд, щурясь точно от яркого солнышка. Понимает, почему её назвали, сравнив с яркой вспышкой в поднебесье, и в то же время – не понимает: Молния не пугает его, не кричит под стать отзвукам после ослепления. Молния – успокаивает, как успокаивает и Сухоцвет. Будь Тринадцатый родителем её – назвал бы, непременно, Огоньком. Или Пламенью.

- Племя. Как племя может позаботиться обо мне, если оно поступило плохо с моей мамой? Ты не пахнешь злобой, и не вонзаешь клыки в меня, как это сделала лиса с моим братом. Я не думаю, что ты относишься к племени, и я должен тебя ненавидеть, оттого не водиться с тобой, - размышляет над словами взрослой кошки, искренне не понимая, что она хочет до него донести. Будь Тринадцатый более подкован в строении внешнего мира – возможно осознал бы, но всё, что он видел – лишь окрестности бурелома, и то не все. Всех, кого Тринадцатый знал – похоронил, оставив где-то на периферии зрения забавного котёнка, что встретил в одну из прогулок с мамой-кошкой. Оставил в своей памяти в надежде встретиться вновь: - если ты сделаешь что-то плохое – я буду тебя ненавидеть и остерегаться подходить.

Он вздрагивает, когда Молния говорит что-то о благородстве, морщит нос и выдыхает маленький клубочек пара, удивлённо уставившись на него косым взглядом. А затем снова оборачивается к Молнии: - я Тринадцатый, потому что родился тринадцатым. Мать не давала нам имена, потому что считала, что мы все умрём. Забавно ощущать, что я её пережил, но так и не получил имя. У тебя имя есть – значит, ты тоже сверкаешь благородством.

Он слушает голоса взрослых, когда смотрит, как тяжёлая земля укрывает покрывалом родительницу и брата с сестрой. Вдыхает морозный воздух, закрывая глаза и прощается в очередной раз. В последний. Не стирает из памяти их образы, но откладывает в дальний угол, сохраняя их как данность. И возвращается к своему новому семейству. Слушает то одного, то другого – не хмурясь, лишь опуская уши. Тринадцатый не понимает, о чём ведётся речь, и зачем его хотят отдать. Но не смеет вмешиваться. По крайней мере сейчас. Лишь когда Сухоцвет вновь задаёт вопрос Молнии, Тринадцатый подходит и проводит щекой по боку огненного кота. Он не плачет - больше нет - но вопрос мучает, разрывая грудь изнутри. Он не грустит - нисколько - больше интересуется: - ты хочешь отдать меня в племя, чтобы они поступили плохо и со мной?

Нет. Определённо нет. Но Тринадцатый не может понять, почему Сухоцвет пытается убедить Молнию забрать его в племя, о котором кошка совсем недавно рассказала, что оно поступило плохо с Душицей. Что-то в этом есть, и, несомненно, Тринадцатый докопался до сути не вопросами, но собственными размышлениями, если бы не устал. Удивительно, как долго его тощее тельце держится на этих самых лапках. Мать, определённо, должна гордиться им и его выдержкой.

Должна гордиться его стремлением жить.

Отредактировано Тринадцатый (2023-11-14 22:14:46)

[indent] Усталость с силой давит на спину, вбивает в землю лапы, наполняет камнями голову, сжимает до рези в глазах виски. Тяжело. Тринадцатый жмётся к кошке, убийце его матери. Ирония заставляет почти усмехнуться, но вся реакция полосатого глубоко внутри, закрыта, спрятана. Лишь усталый взгляд скользит по образам спутникам, ищет в них что-то, на что необходимо потратить ещё силы, ведь, когда кот устал, он знает, что не имеет права на отдых. Не с ними. Вопросы Тринадцатого режут душу, и бывший воитель жмёт уши к голове – это всё искажённое восприятие, племя не такое плохое, как кажется. Не такое, каким может быть. Не такое бездушное и бессмысленное, как казалось то время от времени Сухоцвету. Молния говорит, слабо объясняет, чем поможет племя, но её слова всё не те, почти пусты, и кот напрягается всем естеством, чтобы исторгнуть на свет из пасти верные, правильные слова, но в голове всё так опухло утомлённостью, что слова рвутся безжизненно и устало, словно потух, сгнил сам в той могиле ещё давно.

[indent] — Племя не нападает на котят, оно их защищает. В племени о тебе позаботятся лучше, чем мы, чем я, — едва ворочает языком, вспоминая, каким был свободным до встречи с ними. Тяжело сконцентрироваться. Смотрит на Молнию.

[indent] Они все для него дети, и то наречение для Сухоцвета не искренний честный шанс возвыситься, но желание, нет, необходимость заботиться. Объяснить, что ненависть – слишком громкое слово, объяснить, что если коты из племени совершают жестокость, это не значит, что всё племя такое, объяснить, почему гоняют всех-всех одиночек, даже слабых и неспособных дать отпор. Объяснить, утешить каждого: прижать к себе Тринадцатого, рассказать всю правду, быть может, приукрасить, свести акцент к солнечным лучам в племени, рассказать, чем же оно так хорошо и прекрасно. Дойти и до Молнии, крепко обнять, игнорируя пустоту в душе, сказать, что она не заслуживает ненависти, мерзкого взгляда, и что многие вещи делает хорошо, и что ей не нужно ждать, остерегаться чужого косого взгляда, ведь кошка уже хороша тем, кто она есть, и, должно быть, больше всего на свете она не одобряет себя, сдавленная не самом лучшей жизнью в племени. Но стоит ей только поверить, понять, что она может освещать собою путь, делать многое правильно и верно, понять, что уже для кого-то точно-точно сияет, то ей станет легче. И даже чужой упрёк не станет удавкой двуногих на шее.

[indent] Им всем нужно тепло.

[indent] Необходимо.

[indent] Сухоцвету срочно нужно загореть огнём, чтобы делать своё дело.

[indent] Слова Тринадцатого вызывают улыбку и лёгкую беззвучную усмешку.

[indent] «И правда забавно…», — выдыхает грустную иронию самому себе.

[indent] «И правда в том есть своё благородство», — соглашается затем, с нежностью украдкой посмотрев на мальца.

[indent] — Твоё имя, Молния, означает яркую вспышку света, рваной раной разверзшейся в небе, — устало добавляет кот, почти нехотя. Но молчать нельзя. — И только ты сама решаешь, ослепит она кого, станет ли предвестницей грома или в темноте, в непогоде будет освещать на краткие удары сердца дорогу отчаявшимся. Да и даже если падение, Молния, то оно неиссякаемо красиво и страшно, и тем можно и нужно пользоваться, — слабо улыбается, быстро заглядывает в глаза, затем роняет взгляд на Тринадцатого, ища его реакции на слова, избегая реакции кошки, которая, казалось, захочет оспорить.

[indent] Разговор с Молнией приносит стиснутое болью нутро и сдержанный усталый голос. Вдруг чужое тепло, прикосновение по боку, и Сухоцвет клонит голову на Тринадцатого. Вопрос когтями вспарывает глотку, и кот не находит, что ответить, словно в глотке резко растерялись звуки. Выдыхает. Смотрит вверх, на темнеющее небо. Племя… Племя… Действительно ли котёнку там будет лучше?

[indent] — Нет, я хочу о тебе позаботиться, — объясняет кратко, заторможенно. — Племя тебя не обидит, — добавляет следом, хвостом приобнимая чёрно-белого и прижимая к себе. Не позволит. Впору даже вернуться с ним вместе, чтобы проследить, чтобы с каждым было всё в порядке. Но, следя за Тринадцатым, он начнёт беспокоиться и о Молнии, и о братьях, и сойдёт с ума, если появится белая кошка, о которой тоже нужно переживать. Сухоцвет сгниёт.

[indent] — Тогда я вас пока отведу к себе, — сразу же выдыхает, стоит только Молнии пожаловаться на сон. Он не требует от неё быть сильной, не хотеть спать, и невольно ставит на один уровень с чёрно-белым. Кивает. Но следующие слова кошки бьют цепко в сокрытую ноющую рану, и Сухоцвет давится воздухом, ощущая, как внутри что-то до искр в глазах сжимается.

[indent] — Мне жаль, что я не смог помочь тебе лучше тогда, так, чтобы ты не волновалась обо мне, — выдыхает сдавленно, не в тему даже, обходит стороной ту душевную рану, не даёт себе говорить о ней, потому что не хочет, не желает знать, что кто-то о нём переживает и кому-то он нужен, что кому-то не всё равно. И в конце концов, разве он не имеет права, если захочет, умереть? Почему должен оглядывать вечно на тех, о ком заботится, ведь… Ведь неужели так сложно позволить ему быть свободным? После всего, что он для них делает?

[indent] — Пойдём, у меня есть, где переночевать. Идти придётся долго, — выдыхает, игнорируя себя и обнажившуюся боль в опущенных глазах. — Но оно того стоит. Поспите, придёте в себя, там и решим, что дальше, — монотонно мяукает, слабо, безжизненно улыбается, треплет Тринадцатого по боку.

[indent] — Как ты себя чувствуешь? Если хочешь, можешь забраться ко мне на спину. Молния, прошу, понеси кролика, — распределяет обязанности, выдыхает устало, понимая, что на шкуру снова ложится тяжёлое бремя. Окончательно. — Вам всем нужен сон.

[indent] Косится на Молнию украдкой. Если Тринадцатый заболеет, убьёт ли она и его? Так ли сейчас принято в племени Тумана? Расскажет ли она всем о его убежище?

[indent] «Потом нужно будет найти что-то другое», — решает, боясь, что однажды рыжая кошка приведёт к нему отряд или братьев, которые станут кошмаром наяву для него.

→собственное место

     Казалось, воздух заискрится от раздражения, электрической волной прошедшегося по хребту Молнии. Она устала как последняя собака, едва пережила этот день, приняла проклятуще сложное решение, в котором раскается, чуяла, ещё не раз. А большой кот и котёнок, казалось, издевались над ней. Умничали. Поправляли её. Её, ту, кто знала о своём имени явно побольше их обоих. По крайней мере, оно принадлежало именно ей, а не им.
— Твоё имя, Молния, означает яркую вспышку света...»
— Твоё имя означает вспышку на небе.

     «Моё имя — это моё имя. Может, свои будете обсуждать?»
Ей страшно захотелось плюнуть на всё да пойти ночной дорогой. И пусть думают о ней столь плохо, сколь хотят. Пусть заблудится, пусть снова падает в обморок от голода. Это всё будет потом. А сейчас она хотя бы избавится от компании двух котов, которые в её глазах из компании, к которой она потянулась; которую хотела пожалеть и согреть; превратились в каких-то пафосных умников, друг за другом поучающих её. Молния сжала зубы и
медленно приложила лапу к виску, пытаясь сохранить остатки здравомыслия.
— Мне тоже очень хотелось бы судить всех так, будто они всегда вольны сами решать, как им поступить, Сухоцвет, — процедила она, судорожно дрогнув бровью. — А ты, малыш, можешь делать всё, что пожелаешь. Не мне тебе что-то запрещать. И не рядом с таким защитником, как у тебя.

     Слова о любви казались пустыми. Перенос привязанности с мёртвой матери на её «убийцу». Что-то глухое и нездоровое, чему Сухоцвет не позволит развиться. Молния успокаивала себя: кому-то в любом случае пришлось бы стать виноватым. Смогла бы сама она относиться к Сухоцвету как раньше, устрой он умирающей Душице пытки её болезнью? Пробуя какие-нибудь нестандартные методы лечения, учитывая что целителей поблизости нет? Заставляя испытывать ощущение вонзающегося в трахею стекла с каждым вдохом? Молния не знала, ведь ничего этого не случилось.

     — Не понимаю я тебя, — буркнула она в сторону Сухоцвета и устало качнула головой. — Ты ушёл из племени Тумана и не планируешь возвращаться. Ладно твои попытки меня туда вернуть, но причём тут котёнок? Оставайся с ним, у тебя отлично получается с охотой; убежище какое-никакое есть. Ты заблуждаешься, думая, что ему будет лучше или безопаснее в племени, которое ты терпеть не можешь.
Ну да, Молния рассказывала умирающей кошке все эти бредни про Сухоцвета и Тринадцатого как наставника с учеником. Но в тот момент она испытывала надежду на то, что бело-рыжий упрямец каким-то образом проникнется и вернётся домой. Теперь же усталость нагоняла ей неутешительные мысли.

     Молния встряхнула рыжей гривой и, подобрав кролика, пошла следом за остальными. Она позволила Сухоцвету раздавать приказы, хотя ей очень хотелось отдать им добычу, развернуться и брести прочь. Но словно лапа невидимого, жестокого звёздного предка ложилась на её загривок и прижимала, не давая свернуть с намеченного кем-то пути. Молнии оставалось потускнеть взглядом и покориться, ощущая как где-то под шкурой рвутся невидимые ниточки.

→ локация