ㅤㅤㅤКошачье сердце болезненно сжималось, когда капли скатывались по шерсти. Болезненный холод. Болезненная сырость. Эту промозглость, это предчувствие болезней и голода, сердце знало слишком хорошо. 
ㅤㅤㅤОмут с трудом приподнимает голову.
Холод железа – чистое, прозрачное небо; свежий воздух – сквозь прутья клетки; когтистые ветки – упираются в стены; корни – в плиточно-шахматный пол.
Всё кружится, как в стиральной машинке. Перед глазами мыльная вода, щиплет глаза, смешивает лица с акварельной краской. Из окна лицо человека – заглядывает в клетку, протягивает железную посудину – на пластиковой тарелке остатки жареного мяса – Омут прячется в угол железных стенок – лапы обнимают грелку – лапы почти что касаются углей, ожоги – греют.
ㅤㅤㅤОмут с трудом приподнимает голову.
В тишине храпящего дома – громко, громко, громко – набивает щеки кормом, глотает сквозь боль сжавшегося желудка. Слишком громко – когда катушки бьются о зубы, когда его за шкирку, за хвост оттягивают от миски, сволакивают на пол и не дают запрыгнуть обратно. Слишком громко – когда добытый такой тяжестью корм беспощадно выходит наружу с, кажется, ошметками крови.
ㅤㅤㅤОмут с трудом приподнимает голову.
В зернистой какофонии дождя – чье-то мяуканье, тихий измученный вздох. Как же много их, котов, кто хотел бы устало вздохнуть, грудь свою разбитую в траву опустить. Лапы к тлеющим углям, когтями в огонь, лишь бы почувствовать – тепло. И падает усталая голова, не зная счастья большего, чем прижаться щекой к земле мягкой и прикрыть глаза. Черным силуэтом на зелено-звездном небе – раствориться. Мягким танцем листьев закружиться, по ветру взлететь, поцеловать гладь неба ночного – да исчезнуть. И на мгновение лишь покажется, будто это возможно.
ㅤㅤㅤОмут приподнимает голову. Отряхивается от воды. Слегка вздрагивает.
ㅤㅤㅤТяжело угомонить сердце.
ㅤㅤㅤОн оглядывался по сторонам, удивляясь маковому полю – он как-то поверил, что чудное место ему лишь приснилось. Но маки не были наваждением. Отряхиваясь от дождя, цветы отражали в каплях перевернутый мир: розовый закат, рыже-красная шерсть и красное, удивительно бесконечное, покрывало цветов.
ㅤㅤㅤВсе было однотонное и очень согласное друг с другом. Только где-то вдали – 
ㅤㅤㅤЧерный обелиск.
ㅤㅤㅤТяжело разглядеть его против солнца – образ двоится, расплывается, будто за пологом слез. Омуту видится то ворон черный, то адская гончая. Сердце подсказывает, что существо – вряд ли опасное. Но сердцу Омут давно не верит. Еще никогда, против распространенного суеверия, сердце его не спасало. А все, что несло спасение – были застарелая осторожность и страх, иначе называемые “опытом” или “разумом”.
ㅤㅤㅤВместо того, чтобы двигаться вслед за солнцем, Омут поворачивает севернее. По грудь утопая в море цветов, он то поднимается на гребне волны, то опускается на дно. Мысли – дребезжат и вспенивают воду. Мысли – закинутые в стиралку рубашки – кружатся, путаются, не вытащишь ни одной. Смешиваются мелочи и тяжелые вопросы, воспоминания и заделы на будущее. Мешаются даже картинки: то и дело в цветах почудится собака, птица. Красным отблеском мелькнет чей-то взгляд. Слишком по-настоящему. Слишком близко.
ㅤㅤㅤ– ...
ㅤㅤㅤОткрывает рот, но не находится со словами. Поджимает осколок лапы поближе к животу, чтобы не видно было, запоздало пушит загривок и щурит глаза.
ㅤㅤㅤ– ...
ㅤㅤㅤТак и не сказав ничего, Омут отворачивается от черного обелиска и делает шаг в обратном направлении. Протоптанная в маках тропинка – сизая тень. К ночи, авось, вернется по ней к вчерашней ночлежке. А продолжать путь вперед, тянуть тропинку к самым пустошам – очевидно, не получится.

ㅤㅤㅤ– Скажи мне, одинокий путник, может ли бродячий шаман помочь тебе в странствии твоем?

ㅤㅤㅤ– Ты выглядишь усталым. Нужны ли тебе травы целебные иль дичи немного, голод утолить дабы?
ㅤㅤㅤКаждый раз, когда с ним кто-то разговаривал, Омут до глубины души удивлялся чужому голосу. Голос казался нереальным и абсурде ым. Это "друг мой" тоже выглядело абсурдным и совсем не к месту. Так странно всё.
ㅤㅤㅤПомолчав, Омут шевельнул губами, силясь произнести что-то, но из груди вырвался только протяжный вздох.
ㅤㅤㅤ– ...что тобой движет? – на конце выдоха просипел Омут.
ㅤㅤㅤОн переступил с лапы на лапу, все еще прижимая к боку хвост и надеясь скрыть травмированную лапу. Но почему-то было чувство, что незнакомец, должно быть, уже заметил ее. Тяжело такое не заметить.
ㅤㅤㅤ– Мне нечего дать взамен, – после небольшой паузы, добавил кот.

ㅤㅤㅤ– Много чести предлагать добычу какому-то проходимцу просто так, не находишь? – хрипловато сказал Омут.
ㅤㅤㅤОн знает, что со своей стороны не предложил бы помощи. Не отдал бы последнюю мышь, не поделился бы травами. И в голове не укладывалось, что можно поступать иначе. Чернильный кот обязан знать, кто коты не возвращают долги, они забирают всё, до чего дотянутся лапы, и убегают как можно дальше.
ㅤㅤㅤЕго предложение о помощи напоминало обман, уловку. Но что-то предательски хотело довериться этому коту. Омут понимал, что стоило бы уйти, но оставался на месте.
ㅤㅤㅤДействительно, он был голоден. Действительно, хотел бы получить еду, потому что ему, трехлапому, добывать пропитание тяжело. Он мялся, не зная, что сказать, и боясь так просто соглашаться.

ㅤㅤㅤВдруг мысль пришла ему на ум. Омут ощутимо напрягся, чувствуя, как на спине зашевелилась шерсть.
ㅤㅤㅤ– Ты из группировки? – процедил он, бросая взгляд исподлобья на незнакомца – Это тоже ваша земля? Не знал.
ㅤㅤㅤДико было представлять, что даже этот драгоценный кусочек территорий теперь ворам. Даже здесь Омут не найдет прибежища.
ㅤㅤㅤС племенами он еще не пересекался, но ему достаточно было знать о них понаслышке. Что-то в них напоминало о жизни в той квартире.
ㅤㅤㅤ– Я с племенами не вожу дел, такая помощь мне не нужна. Я вам не мешаю, и вы мне в душу не лезьте, – угрюмо сказал кот.

Отредактировано Омут (2023-06-17 13:14:06)

из стазиса

     Молния скиталась несколько дней. Впавшие бока и спутавшуюся шерсть сопровождал потускневший взгляд без былой искры. Временами, когда она проваливалась в сон, ей не снилось ничего, кроме злорадной лисьей морды. По пробуждении мысль о лисе начинала терзать её, и Молния в красках проклинала свою губительницу, не стесняясь повышать голос вслух — теперь её всё равно никто, кроме себя, не услышит. От звука собственного голоса становилось чуть легче, но не более того.

     Она — наглядный пример того, что неосторожность до добра не доводит. Что ей стоило в тот день хорошенько принюхаться, прежде чем лезть через злополучные кусты, где спряталась лиса? Ничего. Сожаление об ошибке не давало ей успокоиться, она изжевала губы и часто выпускала когти, втыкая их в безропотный мох. Стоило лисе выдрать пару клоков меха с её бедра, как Молния поняла: победы здесь не будет. И спасибо, что поняла раньше, чем к выдранной шерсти прибавились кровоточащие раны. Ей и так нелегко пришлось. Несколько неудачных охот — увы, добыча еды не была её сильной стороной — и вот, ослабевшие лапы едва способны нести её вперёд, а в животе урчит от голода. Молнии всегда казалось, что племя сковывает, и вне него она станет лишь сильнее, сможет проявить себя, не подвергаясь никаким наказаниям и выговорам. Однако там, потерпев неудачу, она могла подкрепиться дичью, принесенной другими. Молния не привыкла переживать неудачи, которые могли обернуться для неё чем-то фатальным. Несмотря на внешнюю грубость, она была существом нежным и неприспособленным к одинокой жизни.

     Шрамы на переносице неприятно зачесались. «Ага, вспоминает меня» — она угрюмо подумала о своей злополучной предводительнице. «Вот уж кто обрадуется моей кончине».

     Молния потерялась. Безнадёжно потерялась. Она не могла узнать ни дерева, ни камня. И даже горы вдалеке не давали ей намека на верное направление. Всё, что ей оставалось — бродить в надежде на то, что ноги выведут её обратно домой. Ей страшно хотелось есть. Она готова была прожевать даже падаль или ту самую лису, но ничего подобного не находилось. Под камнями можно было найти насекомых, но ей хватило сил перевернуть лишь несколько на своём пути. Молния пробовала жевать траву и надкусывать мясистые серо-коричневые грибы, на которых замечала следы мышиных зубов. Но её организм не воспринимал это как еду. Молнии казалось, что погибнуть таким образом — страшно глупо, потому не сдавалась и продолжала идти.

     Цветочное поле показалось ей смутно знакомым, хотя она и не могла припомнить, бывала ли здесь раньше. Время цветения близилось к концу, и редкие багровые лепестки вульгарно оттопыривались, обнажая то, что ранее было спрятано в бутонах. Молния хрипло вздохнула. Кто бы знал, как она устала, как болят её лапы, как колет в пустом желудке. Она припоминала, что Омела собирала травы путников, на которых можно было долго продержаться без еды. Вот бы и ей таких найти — немного сил в лапы, и она непременно поймает себе мышь. Но в округе не было ничего, кроме пустырей и проклятых цветов. Молния ничего уже не замечала за туманом своей слабости. А ведь выйди она с правильного края поля — и до дома недолог путь. Но скажи ей кто это вслух, она обругала бы умника. Пускай для начала походит несколько деньков в её подранной шкуре и с её свербящим желудком, а потом попытается сориентироваться в пространстве.     

     Молния шмыгнула носом. Прохладный ветер забивался под рёбра. Сочные стебли напоминали о чем-то знакомом. Она правда старалась быть осторожной. Не трогала ягод; не кусала грибов, которые пахли хоть сколько-нибудь подозрительно. Но ей так надоело. «Не рисковать» не было её девизом. Неужели какой-то лисе удалось вытравить всю её храбрость? Молния сорвала один из стеблей. Он неприятно хрустнул, и её пасть заполнила горечь.
— А на вид такие сладкие, — Молния хотела брезгливо плюнуть себе под лапы, но плевка не набралось. Ещё одна неудача. Понурившись, она молча пошла через поле.

     Не было никакого смысла ни в лисе, ни в поле, ни в Молнии. Потеряться можно в пещере Скалозуба. Там есть развилки и ничего не видно. Но здесь, где перед тобой буквально весь свет? Молнии спонтанно подумалось, что это наказание предков, почитать которых она отказалась много лун тому назад. Взяли и затуманили ей голову, свели с верного пути. Она усмехнулась и приподняла подбородок. «Не дождётесь, звёздные, глядите, я ещё жива». После этой мысли идти стало легче, и даже голод перестал терзать брюхо. Молния зашагала бодрее. Она думала о том, что несмотря на все невзгоды, несмотря на то, что дома её никто не ждёт, ей удается не просто выживать, а чувствовать себя выше них. Пока они ютятся в своих жалких палатках, Молния вдыхает воздух свободы, воздух дикости. Пускай жмутся к Горечи Звёзд, словно покорные псы. Им не впитать и частицы той силы, которая присуща Молнии. Её потрескавшиеся губы растянулись в улыбке. Будет и для Молнии солнечный луч — нет, солнце светит для неё прямо сейчас. И заключено в ней самой, круглое и тёплое. Улыбка обратилась плутоватым оскалом. Никто не должен узнать о сворованном ею солнце.

     Но кто-то всё же прознал. По хребту Молнии холодком прокатилась тревога. Инстинкт подсказал ей: за ней хвост. И не только её собственный. Она обернулась и, получив подтверждение подозрения, хотела бежать, но уткнулась в чью-то спину. Кошачья фигура преграждала ей путь, а тугие стебли, растущие по бокам, не давали Молнии обогнуть фигуру и пройти мимо.
— Эй, пропусти, мне нужно вперёд, — буркнула она, и спереди на неё обернулись десятки недовольных глаз. Перед ней стояла очередь. Молния вытянула шею, пытаясь понять где конец и присвистнула. Очередь оказалась действительно длинной. Взглянув назад, Молния увидела спокойно стоящих за ней котов, и ей стало стыдно. Все молча ждут, пока она ведёт себя как выскочка. Возвращаться назад Молнии тоже не захотелось: если понадобится снова встать в очередь, ждать придётся куда дольше.

     На самом деле, ей было даже комфортно. Что-то подобное она могла представить утром у поганого места. А раз спереди и сзади столько кошек, значит стоят они за чем-то хорошим. Вот только время тянется мучительно медленно. Молния нервно постукивала лапой: десятки постукиваний, сотни, тысячи. Чем дольше она ждала, тем сильнее хотелось уйти — и ещё сильнее давило желание достоять до конца, чтобы узнать, зачем она столько времени топталась на одном месте.

     К тому времени, когда перед ней осталась всего парочка котов, Молния чувствовала себя древней истлевшей старухой. Силы покинули её; она уже не могла идти, а лишь кое-как ползти вперёд. Цепляясь за землю дрожащими лапами, она тащила непослушное тело, чтобы увидеть перед собой... всего лишь конец поля. Молния надрывно засмеялась и спрятала морду в лапах. Да так и осталась лежать в этом положении.

     Её разбудил чей-то голос и прикосновения. Тело Молнии отозвалось на них очень чувствительно, её словно тыкали горящей веточкой. Но затем, когда жар утихал, по шкуре пробегала приятная волна. Даже не пытаясь разобрать кто перед ней, Молния заворочалась, едва передвигая слабые лапы.
— Не трогай меня, — простонала она, словно её будили поутру в патруль. — Хотя нет, можешь потрогать немножко.
Лапы Молнии, перестав шевелиться, опали, и она снова отключилась, теперь уже основательно.