— лань, милая моя, — пустынь горячо доброжелателен, что невозможно сообразить, где он среди мёртвых камней нашёл столько тепла, насквозь прогревший голос, — поднимай свои чудесные копытца и цок-цок, цок-цок, — перебивает мурлыканье щёлканьем языка, трётся носом о плечо ученицы. — звёзды нашептали мне, что буревестник скоро придёт и будет пыхтеть — ну, знаешь, как он это делает, очень сурово, согласен, — давай сэкономим всё время и пойдём соберём травы.

заглядывает в глаза с неизменной полуулыбкой.
— пошли?

горы возвышаются над ними безучастными гигантами: когда-то пустынька изрядно забавлялся, эхом между скал отвечая перепуганным оруженосцам. в тёплый сезон камень под лапами мерещится нагретым, пустынь бы с удовольствием нашёл местечко, где развалился бы сонной, парализованной солнцем змеёй.

но пустыню нравится лишь думать об этом.
отдых никогда не был привилегией их стези.

он полон сил, энергии и готовности занять лапы полезным делом. компания лани, с которой он покидает лагерь, ему привычна: сколько раз они так выходили бок о бок на поиски трав, и не сосчитать. пустынь щурит глаза от яркого солнца: горы щерятся стылым золотом вдоль острых хребтов.

— никогда не перестану ими любоваться. — замечает он, потом лукаво смотрит на спутницу. — само собой, тобой тоже. — ободряет лань, улыбнувшись. — как спалось? ничего не снилось? — будущее или прошлое? минувшее или неминуемое? кровь, смерть или что-то ярче этих лучей, пронизывающих небо?

пустынь мягко дёргает ухом, заслышав шум воды.

водопад поглощает остальные звуки, привносит слишком много движения и жизни для тусклой серости. пустынь спускается к нему, присматриваясь к ярким бликам на воде. вдоль берега всегда растёт достаточно трав, которые пригодятся им в будущем.

— прекрасное место, чтобы посекретничать. — многозначительно понижает тон, который перебивается шумом воды. — ох, сколько рыбы. какая крошечная. — с любопытством вглядывается в воду, различая мелькающую то там, то тут чешую.

что-то снится и самому пустыни.

он с этой обречённостью вырос: она давно проросла в него корнями, оплела мышцы, кости, но крепко держит сердце и пускает по своим побегам кровь, чтобы оно продолжало биться. пейзажи, которыми он безостановочно любуется, всё-таки имеют свои границы, которые ему придётся однажды пересечь. пустынь это всегда знал и никогда не задавал вопросов, почему.

— ничего конкретного, кроме ощущения близости перемен. — пустынь не оборачивается к лани, продолжая всматриваться в водную гладь. — на всё воля предков. наша задача принять и следовать за ней. — лань, к тому же, больше других знает, как это важно. они оба помнят, какие уроки преподала ей жизнь, и пустынь не видит резона напоминать об этом вслух.

— но она же вся в чешуе, это хуже перьев! — причитает, наконец оглянувшись к ученице, чтобы та точно прониклась драматичностью беседы. — разве она не липнет к горлу? согласен, что это достойное разнообразие среди давящихся перьями, но всё-таки. — вздыхает и наклоняется, засунув лапу в воду, но не достаёт до дна. — кажется, тут не очень глубоко. рыбка ждёт, пока её поймают? — задумчиво бормочет, поднимаясь, и отряхивается от капель воды.

лани не нравится происходящее — а, может, она по старой привычке отторгает неминуемое. пустынь идёт вдоль берега, находя целебные травы, и аккуратно срывает зелёные стебли тысячелистника.

— ливнезвёзд вышагает столько, сколько ему отмерено. — шум воды смягчает его голос, пустынь складывает собранные травы, чтобы нарвать ещё. — он это тоже знает. трудно себя беречь, когда нужно оберегать остальных. для этого у него есть мы. — болезнь отбирает его жизнь по кусочку, день за днём, но пустынь знает, сколько ещё ливнезвёзд должен успеть сделать.

— звуки действительно необычные. — и не внушающие ничего хорошего. они здесь уже несколько лун, но кажется, что освоились на новых землях буквально на днях — и его упрямо не покидает ощущение, что патрули обошли не все скалы, заглянули не во все расщелины.
что, возможно, они что-то упускают.

— так что же, ты хочешь порыбачить? ах, ну, конечно же. — остановившись подле найденной крапивы, смотрит на лань с озарением. — это потому что мой хвост будет приманкой, да? как хитро! — с наигранным укором раздвигает зелёные заросли, чтобы надкусить стебли.

— я, как видишь, чрезвычайно глазастый. — жмурится, подставляя морду под прикосновения, терпя, пока подействует нанесённый щавель: пустынь так увлёкся своей тирадой о нежелании участвовать в рыбалке в качестве приманки, что зарылся в крапиву, совершенно забыв об одном её свойстве — например, что её не зря называют жгучей.

замечает пустынь вправду многое — он неопределённо мычит на просьбу рассказать, — принимает как должное, отпускает, не задерживая: начиная со смешных слухов и заканчивая чужими жизнями. ливнезвёзд однажды покинет их, пойдёт по ведомым лишь звёздам тропкам, но будет продолжать их направлять — пустынь думает об этом как о данности: есть ли разница, что чувствовать к ночи, когда солнце всё равно заходит в положенное ему время?
а потом обязательно всходит снова.

— ты их видишь там? этих окуней? или в этой луже мальки или как там маленьких рыбёшек кличут? — пустынь приоткрывает глаз, потом второй, щурится, снова посматривая на лань, а не на воду. — у тебя ведь та-а-ак хорошо получается охотиться на птичку, в ней же мяса больше, ну! — без всякого стыда канючит, потершись носом о плечо лани.

— ох. — он вздыхает, так и замерев, прижавшись щекой к её боку. — должно быть, у них было очень, очень жарко, иначе как их шерсть быстро высыхала? в наши морозы искупаться, так станешь сосулькой, только выйдя на берег. — обморожение лап и без того случается постоянно: то у котят, которых решили вывести наружу в первый раз, то у взрослых, в погоне за добычей окунувшихся в пару сугробов. — питаться только рыбой? только если они жили прямо в воде, иначе что, даже мышами брезговали? какие капризные. — неодобрительно морщит нос, отстранившись, и потягивается от приятной неги в мышцах.

— зато котятам нравятся. — резонно подмечает, после крапивы с большим удовольствием собирая безобидный одуванчик. — у нас не так много способов передать память о предках следующим поколениям. — срывает следом мать-и-мачеху, а потом оборачивает всё найденное в паутину, чтобы ветер не разбросал ценные травы.  — а красивая легенда хорошо запоминается. да и чего стоит реакция малышей. — посмеивается, вспоминая искренний восторг, с которым детвора обычно выслушивает байки.

пустынь задирает голову, вслушиваясь в зазвучавшее эхо чего-то далёкого, но одновременно близкого: оно отзывается под рёбрами как-то скрипуче, нарушает хрупкое единение с этим местом и этим моментом.

— какая ты всё-таки умница. — опускает взгляд обратно на лань. — столько всего уже выучила, буревестник никогда не скажет, но поделюсь секретом, он тобой очень гордится. — подмигивает. — а какая охотница... давай только всё-таки птичку, а? — невзначай протягивает, хорошо попросив всё же о более привычной для своего желудка пище.

лань ещё юна, но за последние луны выросла особенно заметно: пустынь не слышит в голосе прежнего раздражения, в прижатом к его боку — желания отгородиться. маленький оленёнок всё-таки окреп, заново научился ходить и даже отучил себя стыдиться обрубленного хвоста — пустынь был невероятно горд, когда наконец позвал её по настоящему имени.

даже если козочка всё ещё остаётся невероятно привлекательным вариантом.

пустынь едва слышно, довольно мурлычет, смешливо прищуриваясь. он, конечно же, с удовольствием послушает, что за сказки рассказывает им лань — совместит приятное с полезным: проверит, как они себя чувствуют, и нет ли каких проблем со здоровьем, с учётом, что совсем скоро их посвятят в оруженосцы.

пустынь выслушает и о чудных котах, подражающих рыбе, и о том, как эти заядлые рыбаки выживают в морозы, когда их драгоценная вода превращается в вечный лёд — пусть лань расскажет, вправду ли в ней течёт эта старая, пропитанная илом кровь, а пустынь непременно поищет в её шерсти блеск рыбной чешуи.

пусть это всё случится, даже если память не сбережёт эти истории так бережно, как древние легенды.
возможно, у него даже получится за этим скучать, когда-

мысль, встрепенувшись пойманной птицей, брызгает кровью и больше не тревожит. пустынь всё ещё улыбается лани, когда та оборачивается к нему с добычей в зубах. он к этому ощущению, упрямо его преследующему, привык давно — даже если последние луны оно обострено до предела.
чему быть, тому не миновать.

— такому улову невозможно не польстить. какое мастерство. — пустынь обнюхивает предложенную птицу. — думаю, что это знак перекусить за проделанную работу. — мурлычет, присаживаясь, и довольно облизывается. — давай разделим. ой, нет, нет, не благодари меня за такое щедрое предложение. — тут же предупреждает всевозможные формальности, ложась на землю.

лань охотится с заново отточенным мастерством, но пустынь не вспоминает о путях, по которым она хотела пойти наперекор давно известному и решённому без неё. есть только этот момент, в котором он чувствует лапой тёплый птичий бок, слышит, как вздымается грудь лани после прыжка — видит, как ветер тревожит водную гладь, не перебивая шум водопада.

есть только один миг — пустынь вдыхает его до полных, тяжёлых лёгких.
выдыхает.

— благодарим вас, предки, за посланную добычу. — произносит он привычное. — и тебя, лань, за быстрые лапы. — лукаво смотрит, прежде чем приступить к трапезе.

разделив добычу пополам, пустынь сыто вздыхает, облизывается — тянется и мурлычет, вылизывая чужое горло, на котором остались капли крови. за этим тоже можно заранее скучать, если бы он мог: пустынь к азарту охоты равнодушен, но наизусть знает, как стучит чужая жилка.

— ладно, нам действительно пора. патруль должен скоро вернуться. — ливнезвёзд так точно не сможет ходить по горам весь день. пустынь, потершись щекой о щеку лани, поднимается и потягивается лениво, прежде чем пойти вдоль берега за оставленными травами. по дороге он срывает пару стебельков валерианы и ноготков, сминает лапой побольше паутины, чтобы ничего не вывалилось и с негромким «уф» хватает охапку найденного за утро.

пустынь покачивает хвостом, зовя за собой, и взбирается по каменистой тропе, направляясь обратно в лагерь.

→ лагерь