Главная поляна >>

Следом за Зарницей Картошка вошла в детскую, осторожно подталкивая своих котят, когда те мешкали. Она вошла под переплетение ветвей с некоторой опаской и осторожно огляделась. Да, это конечно не дом с теплой крышей и уютными пышным подстилками... но последняя половина луны путешествия и усталость делали Картошку куда менее взыскательной. Им много где приходилось спать в последнее время, а тут по крайней мере были плотно переплетенные ветви над головой и какие-никакие, но подстилки. Отчетливо пахло котятами, но Картошка никого не увидела; чей же голос она слышала? Должно быть, мать увела детей на прогулку...

- Смотрите, тут очень уютно, - нежно сказала она детям, - видите, я же говорила! Вы сможете как следует выспаться, отдохнуть, а там и видно будет, правильно? Не забудьте сказать спасибо Зарнице и... Шелковичке.

Картошка взглянула на вторую кошку. Та была юна, младше чем сама Картошка, но выглядела настолько независимой и самостоятельной, что это даже немного смущало. Ничего не могла с собой поделать Картошка и сразу обратила внимание на то, какая хорошая у Шелковички шерсть: длинная, довольно неплохо выглядящая даже при-этой-их-лесной-жизни (которая представлялась Картошечке весьма грязной). Если за такой кошкой хорошо ухаживать, многие Двуногие с радостью возьмут её себе домой. Конечно, она ничего такого не сказала.

- Спасибо, - дисциплинированно пискнул Одуванчик, который тоже озирался вокруг, - а когда придет папа? А где вы спите? А кто вас кормит?

- Тише, малыш, - шикнула Картошка, хотя последний вопрос её интересовал тоже - ну, в другой формулировке, конечно. Она помнила и жуткую кучу с дохлятиной посреди лагеря, и грозные слова про самостоятельную добычу пищи. И, признаться, у неё ныло в животе от голода: в последний раз она кое-как перекусила позавчера вечером, когда они оставили за собой последний домик, где жили какие-то Двуногие.

Зарница между тем принялась помогать ей. Картошка не сразу спохватилась, что надо бы помочь: когда она вдруг это поняла, Зарница уже лихо утаптывала лапками свежий мох на подстилке. Картошечка не знала, водятся ли в мохе блохи или чего хуже клещи - одна мысль об этом приводила её в ужас - но подстилка и правда выглядела очень мягкой. Зарница между тем заговорила и Картошка уставилась на неё, впитывая каждое слово. "Сумрак" - одно его имя вселяло в неё надежду, но кошка держала себя в лапках и не позволяла мыслями уплывать вдаль. Сейчас ей нужно было понять, в безопасности ли её дети; та большая кошка сказала, что да, но услышать такое от более дружелюбно настроенной Зарницы было как-то спокойнее.

- Горечь Звёзд? Ого, какое...
"Какое жуткое имя", хотела сказать она, но вовремя прикусила язык: как можно учить котят быть вежливыми и самой грубить!
- ...какое необычное имя. И какое-то грустное. Кто же её так назвал?

Следующие слова Зарницы очень её встревожили. Картошка уставилась на кошку, прямо-таки впилась взглядом в её мордочку. Сумрак нарушил правила! Ей стало одновременно страшно за него и вместе с тем сердце немного растаяло. Неужели его любовь к ней оказалась так сильна, что он по-настоящему рисковал?

- Его накажут? - встревоженно спросила Картошка, - если бы я знала... что с ним могут сделать? Его не выгонят? Ты наверное хорошо его знаешь и... Горечь Звезд?

/ главная поляна /

Осторожно подталкивая перед собой тушку кролика, стараясь не задеть ненароком одного из котят, что решили бы остановиться посреди дороги, Шелковичка осторожно пролезла под корни дерева и оказалась в привычной, еще не успевшей стереться из ее памяти обстановке. Тепло и сухо практически в любую погоду, сладковато и по-детски пахнет молоком, даже когда нет кормящих королев - кажется, этот запах уже давно и прочно впитался в древние корни, создавая атмосферу уюта и защищённости даже тем, кто оказывался здесь впервые. Кошечка любила детскую, хоть и была, конечно же, весьма рада отсюда поскорее слинять. Мир представлял для нее несравнимо больший интерес, чем могла дать одна-единственная палатка, куда не особо-то часто заходили кто-то кроме королев и оруженосцев, меняющих подстилки или приносящих дичь. И однако же невозможно было поспорить с тем, что именно детская являлась настоящим сердцем Туманного племени. Местом, куда кто угодно может придти и сбросить с себя заботы. Местом, дающим тебе силы и цель вставать, идти охотиться и патрулировать границы.

Местом, которое будут защищать как последний рубеж и которое не оставят даже под страхом смерти.

Услышав предложение Зарницы, ученица осторожно уложила свою ношу у входа, коротко кивнула Картошке, когда сестра назвала ее имя, и молча - раз уж отпала необходимость в личном представлении - принялась собирать свежий мох, что они буквально недавно натаскали с Ежевичкой из леса, специально выждав сухой денек в перерыве между привычной для Листопада дождливой серостью. Шелковичка старалась слегка подсушить его, как делала Омела со своими травами, чтобы зеленая масса дольше оставалась приятной на ощупь и запах и не начинала слишком быстро гнить. Чистота детской была неоспоримым приоритетом. Вслушиваясь в мерный голос Зарницы, белая привычными движениями заполняла гнёздышко, собирая свежую подстилку и попутно пытаясь понять, что же в голосе старшей сестры не даёт ей покоя. Они не так много общались в последнее время, но младшая не переставала присматривать за трёхцветкой время от времени и потому просто не могла не заметить, что появление посторонних в лагере взволновало Зарницу сильнее, чем по сути должно было. Должно быть, и правда не стоило ей упоминать Закатника по таким мелочам...

- ...какое необычное имя. И какое-то грустное. Кто же её так назвал?

- Предводителю каждого племени имя даруется как напоминание, - негромко подала голос Шелковичка, продолжая прихлопывать моховую подстилку пушистым хвостом. - Кому-то - о его славных делах. Кому-то - о его выдающихся качествах. Горечь Звёзд же носит на своих плечах тяжелый груз нашего нелегкого прошлого... и предостережение о том, что может произойти, если она вдруг оступится на своём пути, - ученица наконец-то повернулась к Картошке, глядя на ту своими жёлтыми глазами, тепло сияющими в полутьме детской как маленькие луны. - Но я уверена, что она ни за что не оступится. Наша предводительница очень сильная и мудрая, она отдаёт дань прошлому, но не позволяет ему омрачать наше будущее. И вы, кстати, тому пример - в былые времена чужакам не позволили бы даже одной лапой переступить границу наших территорий, не то что попасть в лагерь и уж тем более остаться.

Старшие воители и старейшины говорят об этом достаточно прямо, чтобы сомневаться в том, что всё это действительно было, - подумала кошечка, лизнув себя в грудку. - Пусть мы с Ежевичкой и были слишком малы, чтобы запомнить правление Рокота Звёзд, но его последствия ощущаются до сих пор...

- И нет, малышка, мы не дикари, - смягчает немного свой голос Шелковичка, опуская голову до уровня задавшего свой вопрос котёнка. - Дикари бы уже и снежинки от тебя не оставили. Пусть мы живём в лесу, мы вовсе не неотёсанные бродяги, которые могут только драться друг с другом за еду и даже просто так. Мы - племя, мы одна большая семья, где все заботятся друг о друге: мы вместе радуемся, когда у нас все хорошо, и вместе переживаем сложные времена. Конечно, порой и у нас случаются разногласия, и в таких случаях на помощь приходит Воинский Закон, - белая чуть приосанилась, горделиво распушив хвост. - Защищать слабых, не перечить старшим, делиться, уважать друг друга - всё это вложили в него коты, жившие давным-давно. Они его придумали, чтобы их потомки, то есть мы и те, кто нас окружает, жили в мире и спокойствии. Поэтому за нарушение Воинского Закона и предусматривается наказание, но это вовсе не дикость, а справедливость. Ведь если подумать, то своим поступком ваш отец усложнил жизнь и своему племени, и вам самим. Не думаю, что многие кошки решились бы, как ваша мама, перевернуть всю свою привычную жизнь и придти в племя, чтобы ваша семья не распалась и никому не пришлось бы стоять лапами на двух брёвнах...

От дальнейшего рассуждения Шелковичку отвлёк слабый звук урчащего котячьего живота, и ученица, словно очнувшись, помотала головой и чуть прижала ушки. Эх, опять за своё... Повернувшись к гостям спиной, белая подхватила едва не забытого в пылу своих рассуждений кролика и осторожно опустила его в моховое гнёздышко.

- Хоть Горечь Звёзд и сказала, чтобы вы сами добывали себе еду, но ведь пройдёт какое-то время, прежде чем Сумрак научит тебя охотиться, а он сейчас скорее всего получает... ммм... наставления о том, как устроить вашу тут жизнь, - чуть слукавила кошечка, прекрасно понимая, что за подобную выходку Сумрака по голове погладят разве что когтями. - Этот кролик совсем свежий, мы с отцом поймали его буквально перед вашим приходом. Наша мама переводила меня и сестру на мясо примерно в возрасте Снежинки и Одуванчика, так что я думаю, что всё должно быть в порядке, - кошечка бросила взгляд на Зарницу, словно ища поддержки от той, кто помнил эти дела побольше, чем она сама. - Вроде бы первые несколько раз мама давала нам разжёванное мясо, чтобы было попроще.

Картошка только и успевала, что растерянно переводить взгляды с Зарницы на Шелковичку и обратно. Она, признаться, не думала, что они возьмутся отвечать столь обстоятельно и её маленькая голова мгновенно распухла от обилия новой информации. Она всё же не решилась спросить, кто же даровал Горечи Звёзд такое зловещее (ну зловещее же! - пусть и правда грустное) имя.

Шелковичка мягким, негромким голосом рассказывала неуёмной Снежинке про жизнь в племени и Картошка слушала вместе с ней так, будто сама была котёнком. Всё произошедшее - строгая Горечь Звёзд, так и не подошедший к ним Сумрак, пугающие слова о наказании - очень растревожило её сердечко и слова юной белой кошки были как вода в жаркий полдень: вот, вот оно, о чем она слышала вскользь от Сумрака, о чем были её чаяния для деток, именно то, ради чего была эта дорога. Племя. Семья. Место, где заботятся друг о друге. Словосочетание "воинский закон" было для неё пустым звуком, но остальное сказанное отзывалось в душе. Именно такого места она хотела бы для котят. Для себя же... Картошка не знала, чего она хочет для себя и сейчас это было совсем неважно - свои желания вторичны, когда речь идет о тех, о ком надо заботиться. Картошка любила своих котят со всей силой, на которую было способно её сердце, больше чем себя, больше чем Сумрака, больше чем кого угодно. Пусть они будут тут. Они наполовину лесные коты. Здесь им не будут угрожать Двуногие, готовые отправить малышей на улицу из-за того, что они - как вообще можно такое говорить - "некрасивые".

Она посмотрела на Шелковичку с горячей благодарностью за все её слова. Если Снежинка в её возрасте будет такой же сильной, доброй и рассудительной, это можно будет счесть за счастье. Она уже открыла рот, чтобы пылко поблагодарить их, но беседа приобрела неожиданный поворот. Слегка растерянная, Картошка посмотрела на дохлого кролика. Мёртвый, с как-то нелепо вытянутыми задними лапами и обмякшими длинными ушами, он вызывал у неё смешанные чувства: отвращения и жалости. Его полуоткрытые глаза, затянутые белесым, её пугали; но эти жалобные уши... Между тем Зарница и Шелковичка наперебой рассказывали ей, как стоит прикармливать котят. Картошка поглядела растерянно. У малышей уже были зубки-иголочки, за время их путешествия они все вылезли, но пока что она продолжала кормить их молоком. Картошка смутно помнила свою маму, но она точно ничего не разжевывала: сначала котята просто лезли в материнскую миску, а потом Двуногая начала ставить и им тоже мисочки с вкусно пахнущим мелко перетертым мясом. Так должно было бы быть и у неё, если бы не всё, что случилось. Она снова поглядела на кролика. Потом на кошек. У них были такие заботливые выражения лиц - кажется, они искренне беспокоились за неё. И ведь та кошка, Горечь Звёзд, сказала, что Картошка должна охотиться сама. А они принесли ей кролика. Значит ли, что и их могут наказать?

Картошечка была очень хорошо воспитана, а кроме того она просто ненавидела кого-то обижать или расстраивать. В животе урчало от голода, но несчастный дохлый кролик едва ли вызывал аппетит. Кроме того, дикие звери... она разом припомнила все ужасные рассказы от мамы и других котов о том, почему нельзя есть что попало и что от этого бывает. Она в общем и на себе это здорово прочувствовала, когда в отчаянии съела что-то из помойки и потом два дня маялась животом. Но они ведь - едят? И выглядят очень даже неплохо...

- Я никогда не ела кроликов, - честно сказала Картошка. - И вообще... зверей. А охотиться...

Она выпустила когти. Как на беду, буквально за день до её побега Двуногие вычесали её и, конечно, подстригли когти. За половину луны они все-таки успела отрасти, но самые кончики были ещё стесаны.

- А вы умеете охотиться? Обе? И ты тоже? - простодушно спросила Картошка и посмотрела на Шелковичку.

Как эти коты могли не являться дикарями — Снежинка понять не могла. Для нее существовало только две жизни: домашняя, которая проходила в тепле, в уюте, в игре и ласке; и дикая, которая выступала полной противоположностью жизни с двуногими. Белоснежную почти никогда не обижали дома, когда здесь ее были готовы сожрать (и даже косточек бы не оставили), но, видимо, Картошка смогла каким-то образом защитить свое потомство. Кажется, теперь они стали частью этого большого и полного жестокости мира.

В пол уха слушала рассказ о предводительнице, все это время внимательно рассматривала двух кошек. Одна была очень сильно похожа на Снежинку, разве что их отличал цвет глаз. Вторая была пестрая, тоже с вкраплениями белого меха. Обе дикарки были примерно одинакового размера с Картошкой, что подтолкнуло малышку на мысль о том, что возраст три старшие кошки — одногодки. Отличало их только то, что тела  Шелковички и Зарницы были будто закаленные, сильные, натренированные. Под шерстью у матери пряталось лишь изнеженное домашней жизнью тельце.

— Воинский закон? Так много всего в нем. А кто его придумал? Ваша Горч Звёёоозд? — Снежинка попыталась выговорить ранее представленное имя предводительницы, но никак не могла точно его воспроизвести, так как слушала раньше в пол уха. Получив ответ на свой вопрос, малышка навела на себя важный вид и уверенно подытожила, — Одуван, вот видишь, они не дикари. И что ты тогда боялся, не пойму.

Следующей интересной темой для разговора стал кролик, ожидающий своего часа быть съеденным. Снежинка растопырила свои глаза-бусинки, для нее было странным употреблять в пищу что-то другое, кроме материнского молока, поэтому она нехотя попятилась от тушки, — А шариков хрустящих у вас нет? Мама их очень любит, — ну не могут же эти воители есть постоянно сырое мясо. Оно же такое... непривычное.

— Ой, мама! Я! Я умею охотиться, смотри! — моментально переключилась с темы пищи Снежинка и ловко прыгнула на Одуванчика, мягко кусая его за ушко. В это время Шелковичка колдовала около тушки кролика, но весь интерес малютки был сейчас сосредоточен на "охоте".

Отредактировано Снежинка (2023-01-09 20:06:27)

[indent] Признание Картошки ее почти не удивляет; слишком легкочитаемым было выражение на ее отмеченной пятном мордашке, чтобы предположить, что ответ мог быть иным.
[indent] Ну еще бы ты никогда их не ела, - звучит в собственной голове с отчетливым оттенком полынной горечи. Сердце вновь до краев заполняется водами откровенного непонимания: зачем Тенепляс привел домашнюю в племя? Она ведь совсем, ну совсем не готова к той жизни, к которой с рождения привыкли племенные коты! Трехцветке по-честному жаль Картошку и она почти искренне надеется, что Сумрак окажется лояльным к ней. Потому как это его котята и его подруга, хочет он того сейчас или нет, а вспоминая  изменчивое как ветер в поле поведение черногривого стоит рядом появиться хорошенькой кошечке, Зарница думает о том, что пушистой красавице придется непросто. И пусть она ревнует, ибо не может не испытывать этой едкой отравы у себя внутри, Картошка чем-то нравится ей, вызывает толику уважения хотя бы тем, что пришла - не побоялась.
[indent] Ответы на себя снова берет ее спасительница - Шелковичка. Ловя пристальный сестринский взгляд на своей пестрой шкуре некоторое время златоглазка чувствует себя неуютно, подавляя безотчетное желание передернуть узким плечом. Она слушает объяснения белоснежной в полуха, краем глаза наблюдая за пустившимися в исследование их временного убежища котятами, которые судя по начавшейся в углу возне, наконец, полноценно взбодрились, что в свою очередь вызвало на губах Зарницы очередную мягкую улыбку. Трехцветная никогда не думала о том, что станет хорошей мамой, признаться вообще не представляла себя Королевой от слова совсем, но ведь когда-нибудь и ей самой придется оставить потомство, потому что это адекватный кошачий инстинкт, но сможет ли она храня в своем сердце  безответные чувства?
[indent] Шелковичка тем временем начала разбирать на составляющие части кролика. Пустой желудок пестрой сделал призывный кульбит, подкатив противную желчь к горлу; кусок бы не залез сейчас в нее через него, однако донести до Картошки необходимость потребления незнакомой для нее пищи толкнуло Зарницу прямо к ней, остановив на расстоянии, что почти пересекало личные границы их гостьи.
[indent] - Тебе придется научиться есть лесную дичь и научить этому своих детенышей, если ты хочешь, чтобы они выжили в холода, - подчеркнув серьезной интонацией важность произнесенных слов, златоглазка отступила, обращая внимание на зов сестры.
[indent] - Да, конечно. Иначе котята его раздербанят, - следуя за Шелковичкой, старшая ученица не услышала идущих им навстречу знакомых шагов. Вскинула голову в последний момент, едва не налетев на вошедшего в Детскую Сумрака, быстро сориентировавшись скользнула к стеночке почти слившись с ней, с облегчением отмечая, что соплеменнику нет до них с Шелковичкой никакого дела. Он будто видел только своих котят и Картошку.
  [indent] Тругольничек уха привычно дергается на звук его голоса, что отзывается и пробуждает непрошеные ненужные воспоминания, которые лучше бы прямо сейчас побрал Звездоцап. Зарница отводит назад уши, улавливая суть обращенного не к ней вопроса, начиная быстрее перебирать длинными лапами. Дыхание застывает в легких невыносимым сгустком, застревает в глотке вызывая желание выблевать на грязную почву все эти раздирающие ее душу чувства. Ревность, обида и злость на старшего, но мышеголового кота вспыхивают ярким губящим пламенем. Не видя ничего перед собой Зарница покидает пропитанные запахом молока ясли слепо следуя за Шелковичкой, что становится ее путеводным светом, пока трехцветная сцепив зубы пробирается сквозь тьму собственных эмоций, ей не свойственных и оттого пугающих. Осколки разбитого сердца остались где-то позади, как и тлеющие угольки былой наивной надежды.
[indent] Прав был в свое время Закатник. Ей следовало покончить с этими чувствами очень давно. Урок получился неоценимый. И уже не столь важно, что белогривая сестрица скорее всего начнет требовать от нее вменяемого ответа. Так даже лучше. Зарница преодолеет это и в следующий раз встретит взгляд Сумрака с гордо поднятой головой.

>>хвойный лес

Отредактировано Зарница (2023-01-10 09:46:23)

звоном весенней капели, чьи кристально-чистые капли своей незамысловатой мелодией разбиваются сначала о льдистую корочку подтаившего сугроба, а после прямиком о ещё скованную зимним холодом землю, вдруг раздаётся на всю детскую тонкий голосок юной картошки, и треугольное ухо в незаметном недовольстве подрагивает да чуть тянется назад. два гуляющих, путешествующих друг по другу от одной длинной шерстинки к другой, подмечающих и пронизывающих насквозь взгляда, изначально таких разных и не похожих на себя, то и дело невольно сталкиваются и на несколько быстротечных секунд замирают в немых попытках пропитаться друг другом насквозь да узнать льющиеся горными реками мысли в чужой голове, после чего вновь срываются со своего места в неутомимый исследовательский бег. неспокойной амплитудой из стороны в сторону покачивается почти стелющийся кончик длинного, пушистого хвоста, пока плоская, точёная морда с охотничьей терпеливостью выжидает и терпит образовавшуюся молчаливую паузу. и только негромкая  возня двух резвящихся котят в стороне напоминает о том, что время не застыло и не превратилось в бесконечную петлю первой встречи.

мышцы предательски дубеют и твердеют под тёмной шкурой в момент, когда мягкая белоснежная щека нежно касается его широкого плеча, и весь воздух, будто бы подпёртый пористой пробкой, замирает прямиком в лёгких. взор, теперь вдруг затемнённый появившимся в отдающим прохладой янтаре вкрапинами чего-то пока ещё необъяснимого, неоформившегося до конца, не ставшего чем-то целостным, неудержимой молнией скользит по своей небольшой орбите в самый угол, гвоздями внимания и задумчивости впивается в светлую макушку близ пушистой грудины, бесшумной дрелью сверлит ту в каких-то не имеющих конечных целей попытках и стараниях до того момента, пока глотку острыми когтями на  сдавливает нехватка кислорода в организме, пока горло не царапает острое желание вдохнуть и раздвинуть почти слипшиеся друг с другом лёгкие до самых рёбер. одним мимолётным мгновением прикрывает шторками-веками свои глаза, ощутимо расслабляется под натиском чужих слов и чувств, уже своими когтями проскальзывает вглубь мягкой почвы и неспешно склоняет свою голову ближе к кошачьему загривку, чёрным носом аккуратно зарывается в тот и негромко ухмыляется.

— ты большая молодец, что смогла со всем этим справиться и всё же пришла ко мне, — шелестом опадающих где-то за пределами палатки листьями отзывается на девичьи лепетания, втягивает поглубже в себя всё ещё имеющий тонкие нотки домашности и Двуногих и настойчиво трётся чернявой щекой о белоснежную шерсть, втирает в ту свой дикий аромат. — я горжусь тобой, картошка. ты сделала правильный выбор и поступила как настоящая туманная кошка... как та, к кому я несколько лун сбегал из родного лагеря и незаметно для себя проводил часы, — сладким, липким — точно как позорная ложь — мёдом слов и фраз обволакивает их обоих. — ты очень помогла мне. теперь скажи, готова ли ты встать на путь обучения воительству и показать всем — в особенности горечи звёзд, — что ты совсем не ошибка? — знает, что никому не хочется считаться чем-то таким. особенно в глазах предводительницы

пищащих и шумно возящихся котят, впрочем, по прежнему будто не замечает.

Отредактировано Сумрак (2023-01-11 14:39:17)

но память о них — об этих двух нежданных и абсолютно точно нежеланных комках, до сих пор, судя по исходящему от молодой кошки сладковатому аромату молока, не оторвавшихся от материнского живота — живёт и цветёт в голове их родительницы, которая в следующий миг отрывается от чернявого плеча и пятнистую мордочку к ним оборачивает. вслух озвучивает их такие лесные, такие племенные имена, которыми нередко нарекают своих влажных и местами перепачканных в крови детищ королевы или хорошие, семейные отцы, представляет как ценную добычу или недоступный многим редкий трофей широкоплечему коту, незаметно для самой себя принуждает его всё же оторвать взгляд и скосить его чуть в сторону. прямиком к смело смотрящему на долговязого незнакомца одуванчику, всем своим чуть потрёпанным девчушкой видом напоминая распушившийся и превратившийся в белое облачко этот цветок, да к белоснежной, практически как сама картошка, снежинке, чья разноглазость тревожным огоньком сверкает в полу-мгле детской.

здесь и докозательств никаких не нужно, сумрак знает, что это его котята. не чувствует ничего крыльями отцовства и родительства встрепенувшееся в его чёрствой душе, не проникается к ним ни крохой всей той любви, которой они на самом деле заслуживают и ждут, и честно, с отражающимся в постепенно сужающихся зрачках сомнением не принимает как нечто родное, но всё же неохотно понимает. вспоминает невольно на краткий, почти что незаметный, отразившийся только в напряжении замершим кончиком хвоста, миг собственное сиротливое детство и всю ту взращенную с лунами и действиями – бездействием — отца нелюбовь, почти граничащую с ненавистью, к нему, хмурит в смешавшемся друг с другом спектре эмоций брови и поджимает тонкие губы. тянет сквозь сжатые зубы воздух, котом диким и нелюдимым отступает на шаг назад прежде, чем обезобразить скуластую морду снисходительной усмешкой и с приторным одобрением вновь взглянуть на домашнюю.

— хорошая идея с котятами, с ними был больше шанс того, что тебя не выгонят и не убьют, — насильно впихивает в басовитый голос нотки слишком притянутой доброты и даже какой-то девичьей наивности, когтями растягивая уголки губ из усмешки в слабую улыбку. — где ты их взяла? они тоже бродяжки? — ломает какую-то дешёвую комедию, даже не наблюдая за реакцией своей единственной зрительницы, в следующее мгновение сумрак вдруг в лёгком налёте удивления распахивает янтарные с предательской голубизной в левом глаза. затем твердеющая и крепнущая суровость затрагивает грубые черты кошачьей морды. — или это твои? нашла себе в новом доме нового дружка?

воздух словно бы пропитывается едва заметной свободой, когда миловидное и пушистое облачко-кошка отшатывается от чернявой фигуры как от чего-то ей мерзкого и достойного разве что перманентного презрения, и чёрные расширившиеся ноздри с жадностью тянут тот как можно глубже в себя, заполняют им каждую клеточку своих лёгких и промывают точно также, как кристально-чисто родниковой водой промывают тяжёлые раны. акт неожиданной смелости, неосознанной и абсолютно ненужной — по крайней мере в данный момент — жертвенности, побуждающий молодую мать живым щитом выступить перед двумя наверняка притихшими да обратившими на изменившееся настроение первой семейно встречи котятами вызывает зарождающуюся негромким, рокочущим урчанием глубоко в глотке насмешку над всей этой смелой рьяностью, почти что скатывающуюся в бестолковую, ведущую только к одному глупость. похолодевший, выстуженный пришедшими из ещё только подкрадывающегося сезона голых деревьев янтарь, высокомерно струящийся с чуть приподнятой морды, внимает каждому малейшему изменению в чужой фигуре, впитывает в себя крошечные осколки меняющегося чужого мировоззрения, пока вся эта картина вдруг не начинает ворошить где-то недоступно близко к сердцу что-то очень похожее на обиду и даже зависть.

истина проста: такими как он не рождаются, такими становятся. подобно обтёсываемым под напором безжалостного ветра горам и скалам, облизываемым ласковыми и тем самым бесподобно жестоким волнам рек и морей берегов и валунов, слепленным из влажной глины незамысловатым фигурам и неопознанным никем и никогда объектам, он также строился и изменялся под гнётом жизненных событий и не поддающихся никакому контрою ситуаций. сумрак рос в тесных и твёрдых тисках, за которыми никто и никогда не приглядывал и которые никто, никогда не трогал; малыш-сирота при живом отце из раза в раз самостоятельно затягивал и всё больше загонял себя в некие рамки, пока они не раздавили в нём подвластного чужому влиянию юнца, превратив в то, что надменной тучей заполняет собой практически всю детскую.

— мои ли? — широкая лапа с тихим, глушимым разве что небольшой порослью реденького мха на полу грохотом отпускается чуть ближе к беззащитной картошке и остающимися за её спиной котятами. — или какого-нибудь очередного пушистика с соседского двора, которому ты говорила точно такие же слова? — делает ещё один шаг в сторону бывшей домашней, всё больше нависая над маячащей где-то на периферии угрозой. — я много, что могу и умею, картошка. и, думается мне, лучше тебе не знать всего этого, — языком коротко, но очень показательно скользит по белёсым клыкам и после неторопливо косит оценивающий взгляд на два светлошкурых комка. — они мне нравятся, симпатичные. если ты сможешь убедить меня в том, что они мои, так уж и быть, я стану для них отцом.

дробью откуда-то снизу простреливает широкую грудину тоненький голосочек и крошечной острой щепкой впивается прямиком во вдруг оказавшееся без защиты сердце: так сразу же и не заметишь этой небольшой занозы, пока рана под ней не начнёт воспухать да гнить изнутри. болезненной пощёчиной, прилетающей именно в нарисованную красным крестом цель на скуластой щеке, становится храброе выступление юного мальчугана у некогда белых, но сейчас всё же запылившихся и загрязнившихся лапок его матери, и молодому коту в какую-то несчастную долю секунды даже кажется, что он позорно отшатывается от этого оплота семейности да затравленным волком таращится на их светящуюся счастьем ауру. пусть лапы его недвижимо всё же замирают на месте, не позволяя пробитому электрическим током туловищу ни на йоту покачнуться, а внешний вид умел сохраняет на себе всю впитавшуюся в бурлящую самцовую кровь нахальностью и наглость, сознанием сумрак бесконтрольно мгновениями оказывается настолько же близко к детской, как далеко от неё.

мама! где моя мама? – эхом ушедшего сквозь пальцы прошлого отпрыгивает от едва бежеватых сводов черепной коробки и обвивающими, сковывающими да связывающими виноградными лозами топит в зыбучем болоте очередных воспоминаний. пересохший вдруг язык – да что там язык, всю пасть – обволакивает с новой силой, с новым прожигающим и уничтожающим ядом вся та боль и после засевшая слишком надолго в юношеской душе обида на всех и вся, когда однолунный малыш кричал этот вопрос в отрешённую и раздражённую морду своему отцу и не получал в ответ абсолютное ничего. жива ли она? но если да, то почему не приходила к нему? почему оставила его? а если... умерла, то как это случилось? почему об этом ему никто ничего не сказал?

сумраку приходится быстро моргнуть несколько раз подряд, чтобы наконец избавиться от этого будоражущего нутро наваждения и затем с прослеживаемой в чуть расширившихся зрачках задумчивостью всё же перевести прежде созерцающий малышей взгляд на растерянную пёструю мордочку картошки. сын своего отца, как отголосками твердят в голове долгие пережитые луны; отца, которого у тебя никогда в этой жизни не было, как в обиде отзывается малыш темныш из самых глубин грудинной чёрствости. задняя лапа осторожно и удивительно спокойно по сравнению предыдущими испытываемыми да показываемыми эмоциями коротко отступает и ожидаемо утягивает всего кота за собой, тем самым позволяя наконец наверняка испугавшейся картошке вдохнуть в себя побольше свежего воздуха да попробовать хотя бы немного успокоиться.

— я не врачеватель и не целитель, картошка, чтобы всё это знать и считать, — выдыхает спустя несколько секунд молчания негромко и веками устало прикрывает глаза, только сейчас допуская мысль о том, что скоро сюда должна будет заглянуть омела. — мы ещё успеем поговорить с тобой об этом, но пока что... я поверю тебе. теперь же слушай меня внимательно, — аккуратно усаживается достаточно близко к выходу из палатки, чтобы в полуха контролировать всё происходящее на главной поляне, и плотным кольцом обвивает передние лапы. — как ты уже поняла, никого доброго и хорошего в племенах нет. за любыми улыбками и дружелюбными словами может скрываться от осуждения тебя и твоего происхождения до желания прикончить тебя и наших котят на этом самом месте. твоя первостепенная задача здесь – не доверять никому, картошка, — облизывает кончиком языка пересохшие губы. — дикие травы очень горькие. думай своей головой.

в нём не было и капли, и крошечного местечка сомнению в том, что в ближайшее время аккуратные треугольные ушки юной, такой наивно-глупой картошки будут обласкивать, обхаживать абсолютно противоположные навязчивые речи то ли прислужницы воли предков омелы, то ли самой горечи звёзд, чтему неугомонному вниманию ожидаемо будет не усидеть на месте, и по этой очевидной причине сам он пока даже не надеется достичь какого-либо успеха во влиянии на взгляды бывшей домашней – сейчас было ещё слишком рано судить, кому она захочет поверить больше. благо, в этот судьбоносный миг поблизости не оказалось никаких построенных надежд и едва ли не мечтательных ожиданий, которыми порой всё же любит тешить самого себя амбициозный сумрак, и ему совершенно не приходится в который раз за этот день разочаровываться в происходящем, пусть неприятный осадок от разговора в палатке предводительницы долгим послевкусием оседает где-то на корне языка и ссадящей болью в загривке напоминает о чужом бестолковом двуличии.

— будь готова, картошка, — шелестом длинной шерсти о землистый пол да задевшей пробитую травянистыми переплетениями стену кисточкой длинного хвоста произносит практически сразу за девичьим голосом и неторопливо поднимается на лапы. — нам будет очень не просто.

его треугольного, едва коротко вздрогнувшего уха невольно касается давно знакомый и одновременно заставляющий как инстинктивно в молчаливой готовности напрячься, так и ощутить лёгкое эмоциональное возбуждение где-то в области живота голос возвратившегося из леса грозы, и сумрак быстро принимает закономерное решение в ближайшее время выловить того на личный разговор – им точно есть, что обсудить и какую тему вновь поднять ребром в их регулярных беседах о всяком. задерживаться же здесь и сейчас не находится больше никакого логичного смысла, на сегодня новоиспечённый отец закончил с высказыванием всех своих мыслей, и теперь, заметно склонившись чуть ближе к земле в силу несоответствия размеров палатки и своего роста, выдвигается на главную поляну, пока принесённая им свежая полёвка одинокой мёртвой тушкой остаётся недалеко от входа.
>>> главная поляна >>> экзамен

*из условной перемотки в пару дней*
---> палатка целителя

Задумчиво смотрит на разложенные травы, но словно бы не видит их. Кончик хвоста подрагивает, а плечи сгорблены. Целительница ведёт поникшими усами, да тихо вздыхает. Встряхнется, словно просыпаясь от долгого сна, да тихо бормочет себе под нос: совсем расклеилась ты, старуха.

Проступок Крестовика болезненным уколом отзывается всякий раз, когда жёлтые глаза по привычке начинают его искать. Она не винит его, нет. На её веку совершались преступления и пострашнее. Но равнодушное одиночество вновь опустилось на старые плечи, холодными пальцами впиваясь до самых костей.

Омела отодвигает часть трав в сторону, скорее машинально. Оставшуюся часть заворачивает в плотный кокон и задвигает обратно в углубление. Наклоняется к травам ниже, вдыхает их запах.

"Надеюсь, Крестовик, теперь ты счастлив, в кругу своей семьи."

Пересекает главную поляну шагом размашистым. В недра детской протискивается полубоком. Лапы переставляет аккуратно, чтобы не наступить на кого-то, если кто-то из котят решит выкатиться к её лапам. Опуускает травы подле Кленовницы, да присаживается рядом.

- Кленовница, - Окликает негромко задремавшую королеву. - Я принесла бурачник, чтобы у тебя не иссякло молоко. Как ты себя чувствуешь? Что-нибудь болит, тянет? - Омела лизнет королеву между ушей, носом проведет рядом с животом, но ничего подозрительного не замечая. Слушает частично сонные ответы молодой королевы, сама же в усы усмехается, понимает, что котята вряд ли дают бедняжке выспаться. Когда же Крапивка и Морозушка отползают от матери на несколько лисьих хвостов, целительница провожает их взглядом, будучи готова подхватить неловких малышей, но взгляд касается мягких звёздных отсветов-переливов. Замирает, словно перепуганный кролик, а звёзды-светлячки в полу-прозрачной шерсти лишь весело перемигиваются. Сердце бьется быстрее, стоит Омеле поднять взгляд выше - до боли знакомые черты, плавные линии-переходы.

Она знала, что однажды они встретятся вновь.
Она знала, что звёздные предки не бросили их.

Делает неловкий шаг вперед, не сводит взгляда с глаз Ракитника. Хочет о столь многом его расспросить, а внутренне сжимается - вдруг это знак надвигающихся бед?

— Время пришло. - Его голос - отвуки стали, его голос - молод и силён, без старческой надтреснутости, что была в последние луны. Она опускает взгляд ниже, к котятам лежащим у его лап - понимание вспышкой молнии проносится по разуму. Сплетенная паутина, связывает их всех вязким полотном. Все они - часть огромной картины - плана их предков.

Звёздный силуэт бледнеет, Омела делает еще один неуверенный шаг вперед, и перед тем как лик Ракитника полностью изчезнет ловит его взгляд - немой кивок.

Они еще встретятся, обязательно.

Слышит за спиной вопросительный голос Кленовницы, от неё не укрылось странное поведение целительницы. Бело-бурая носом тыкается по-очередно в Крапивку и Морозушку, ощущая на их шкурах одинаковый травяной дух и слабый запах Ракитника.

Неужели...Оба?

Приносит котят разволновавшейся королеве, но прежде чем откроет пасть, чтобы объясниться, слышит отдаленное рычание, а затем и голос Горечи Звёзд.

---> главная поляна

→ главная поляна

[indent] Крапивка хмурит морду – Пчелолап, хоть и ученик, не отличается большим умом. Не как взрослый. Поэтому пятнистый ведёт ухом и оборачивается на ходу через плечо.

[indent] — Значит «неможно». Если что-то причиняет вред, то лучше это не есть. Значит, что нельзя, — безапелляционно строго возникает котик, объясняя простые, как ему казалось, истины. — Мне казалось, это очевидно, — добавляет, смеряя оруженосца внимательным взором и оценивая, в действительности ли тот хочет есть пчёл. Вздыхает на вопросы Пчелолапа, машет важно хвостом Морозушке, чтобы тот ответил и всё рассказал – как-то много шума от оруженосца и не хочется уже ничего рассказывать и объяснять, ведь в действительности едва ли Крапивка видел что-то действительно интересное. Что успело произойти? Ничего. Да и что может быть интересного? Котёнок переводит взор на брата – вдруг он скажет, что считает таковым? Но тот не отвечает, и тогда приходится сформулировать свой ответ.

[indent] — Ничего особо. Всё обычно. Как и всегда. Как и в остальные дни. Что для тебя есть интересно? — сухо уточняет ровным голосом, совершенно серьёзно и искренне надеясь дать оруженосцу исчерпывающий ответ.

[indent] — Крапивка, — поправляет пятнистый бурканье Пчелолапа, а затем ныряет в детскую, готовясь отбиваться и от Морозушки. — Едва ли можем сделать новую палатку, не умея делать новых палаток. И не думаю, что Озаряющая будет рада поселиться в детской, — монотонно отзывается котёнок, осматривая разруху. Мда, не густо. Он осторожно в сторону отводит веточки и листочки, которые лежат рядом. В детскую много всего намело, куст чуть накренился – надо бы поправить ветки.

[indent] — Вряд ли мы сможем вырыть что-то новое, поэтому, думаю, нам стоит вымести отсюда всю грязь, старые подстилки, убрать песок и пригладить землю. А потом с помощью Пчелолапа, — переводит на чёрно-белого взгляд, надеясь, что тот не испарится в тот же миг, — сделаем новые подстилки. Словом, наведём тут такую чистоту, чтобы и нам, и королевам и остальным было хорошо тут спать, — и внимательно смотрит в мордочку Морозушки, спрашивая негласно, согласен ли он с этим или предпочитает и дальше разносить всё по кусочкам и ожидать, когда им всем сделают замечание?

[indent] — А начнём мы с того, что свернём подстилки и сгребём мусор к выходу, — решает, осматривая разруху. Смотрит на брата, выслушивает его и изучает кусты. Тот прав. Крапивка и не подумал об этом – им и правда чем-то занавесить эту прорезь, добраться наверх и чем-то прикрыть. И еловые ветви кажутся весьма уместными – к холодам они не скоро сгниют, перестанут выполнять свою функцию. — Ты прав. Пожалуй, после того, как утопчем землю, можем этим заняться. Главное не накидать снова нового мусора.

В детской Озаряющей будет тесно, думает Морозушка, сосредоточенно оглядывая палатку. А ещё, если она будет находиться здесь постоянно, ему придётся всегда выглядеть круто, чтобы не опозориться перед ней, потому что Озаряющая, вообще-то, настоящая воительница, и шрам на её морде тому доказательство: только самый храбрый воин готов пожертвовать собою целиком, а в особенности — такой видной частью тела. Она, наверное, где-то в глубине души стесняется своего шрама, ровно как и Морозушка смущается иногда своего тонкого острого хвоста (втайне мечтая, что отрастит себе когда-нибудь длинный и пушистый). Но крутым и классным позволительно иногда иметь слабости, а смущение — это рудимент, с ним легко сладить, если знать, как.
Если Морозушка когда-нибудь услышит или увидит, что Озаряющая стесняется своей самой крутецкой особенности — он обязательно сделает ей самый мощный и самый искренний комплимент, на который будет способен. Это будет похвальба такой немыслимой силы, что Озаряющая не сможет устоять на лапах! Девочки ведь любят комплименты? Наверное, взрослые кошки тоже будут им очень рады!
— А куда мы понесём старый мох? — Морозушке не нужно повторять дважды: одно слово Пчелолапа — и вот Морозушка уже оказывается рядом, со всем своим рвением впрягаясь в подстилку. — Может, его можно тоже куда-то пристроить? Давайте налепим его на Тутовника, чтоб его не продувало? Хотя я бы закатал в него Уголька, чтоб поменьше умничал...
Общими усилиями дело под лапами спорится. Морозушка, пусть сперва и противился идее (и указу мамы) убираться, а всё же постепенно втягивается: ему куда проще смириться с обязанностями, если он занят ими не один.
— Пчевоваб, а фы ковба-бибудь быв давеко от пвевени? — бурчит он, не выпуская из пасти кусочек подстилки и совершенно не смущаясь того, что из его речи Пчелолап ни слова не поймёт. — Хотя наф ф Квапивкой и Уговьком вековд никто не побьёф! Мы вивели... тьфу! — мох застревает между зубов, и болтливый язык в нём вязнет. Приходится отплеваться. — Мы видели в лиственном племени такого страшного кота! Ты когда-нибудь видел таких? Он был длинный и белоглазый! Как будто оба глаза были испачканы в молоке. Мутные! Он ими очень стрёмно смотрел! Хотя мы, конечно, не испугались.
О том, как на самом деле было страшно находиться в одной палатке с белоглазым старейшиной Листвы, Морозушка никогда не расскажет. Никто кроме них с Угольком не знает об этом позоре, а потому и болтать не надо: пусть все думают, что Морозушка — бесстрашный!

Отредактировано Морозушка (2023-09-19 10:26:45)

На вопрос, куда им тащить мох, Пчелолап запрокидывает наискось голову и жмет ушки к голове, представляя себе путь моховой подстилки от ее начала где-то в лесу и заканчивая где-то там же, пока собственные его глаза медленно проходят дорожку от пола, по стеночке и до потолка детской. Этой своей задумчивостью он не дал себе возможность ответить. Ну и заодно обзавелся теплым полосатым боком Морозушки, пристроившимся рядом с ним. Юнец уже изготовился сворачивать это злосчастное спальное место в рулет, и черно-белый, слушая фоном рассуждения Крапивки, полностью поддерживал его в том: нечего этой старой подстилке и дальше оставаться здесь и портить собой теплое гнездышко, пропахшее молоком и котятами.
Пятнистый задает вопрос. Пчелолап, впрочем, и не собирается шутить, когда поворачивает голову в сторону своего друга. Но, когда тот стремится кинуть подушку безопасности, чтобы избежать столкновения с очередной озорной глупостью, угрожающей с жужжанием вырваться из пасти чёрно-белого оруженосца, ученик не сдерживает улыбки, как будто Крапивке и правда удалось подловить его, и теперь он примирительно качает головой, без слов соглашаясь: "Ладно-ладно, твоя взяла".
— Обычно его выносят из лагеря и отдают лесу.
Лес охотно принимает своих украденных детей обратно в свое лоно, поглощает снегом, листвой, зеленью, вминает в почву, изничтожая кошачий запах и следы вмешательства в свою жизнь.
Пчелолап жмёт плечами. Он помнит как и сам выволакивал прочь старые подстилки, как их волокли более старшие ученики и воители. Конечно, здесь им нужен был вариант другой: большие подстилки нести в одиночку казалось невозможным, а вот вытащить их вместе с котятами — запрещенным.
— Вытащим из детской, а там со старшими разберемся, — заверяет котишка, и добродушно улыбается.
Варианты Морозушки нравятся ему больше. Улыбка даже становится шире, а на слова Крапивки хочется предложить завернуть в подстилку его, а потом лечь рядом и греть, будто тогда юнец перестал бы быть таким хмурым и мрачным. Но только пятнистому бы то точно не понравилось — опытом проверено, что особой податливостью на идеи дурные он не отличался. А наступать на хвост товарищу не хотелось. Будто было ощущение, что то будет поводом для него уйти.
— И правда. Этот мох можно использовать для утепления палаток. Вот ты думалка, Морозушка! — выдыхает ученик, блеснув глазами. Без предложений полосатого в его голове и не возникла бы идея пристроить эту кучу мелких травинок в какое дело.
Мох поддается напору котов, сминается под их ритмичными движениями, принимая вид даже в чем-то более ухоженный и цивильный, давая еще один повод задуматься — а так ли нужно от него избавляться?
Крапивка предпочитает остаться в стороне и заняться делом другим, но Пчелолап порой наблюдает за ним краем глаза.
Морозушка же хочет разбавить тишину своими рассказами, но мох превращает его поток речи в травянистую кашицу, и лишь отчаянно вслушиваясь ученик может понять в ней хоть что-то.
Они с Угольком и Крапивкой что?
К счастью, серый решает не испытывать слух своих собеседников и отпускает край подстилки, чтобы договорить. Пчелолап и сами аккуратно доталкивает ее до конца — по сравнению с началом это дается ему куда и проще. После этого он с интересом и удивлением вскидывает на юнца взгляд.
— Ого... — выдыхает негромко и облизывает нос, — Да этого кота ночью встретишь — глаза на лоб полезут! — с губ срывается смешок, хотя видно, что впечатление не оставляет место для искреннего веселья.
Мутные глаза напоминают ему глаза мертвецов, взирающие на живых из окоченевших тел.
И сама суть, что то был кот, отчего-то вдруг напоминает, что каждый из них может оказаться на его месте. Особенно, если это болезнь, как говорит Крапивка.
Кто из них готов стать длинным котом с пустыми мертвыми глазами? Постичь его участь? Стать воплощением смерти и напоминанием о ее вездесущем присутствии?
Пчелолап отмахивается от тяжелой мысли со взмахом хвоста.
— Да? Не знаешь чем? — любопытствует ученик, глянув на своего друга, а между тем манит Морозушку к следующей подстилке.