палатка предводителя -->

Тяжело ступая по холодеющей земле, Омела едва не врезалась в возникший перед ней чернёный силуэт. Едва сдерживая глубоко внутри рычание и пребывая в далеко не лучшем расположении духа, отвечает Грозе резко, да хвостом хлещет раздраженно по боку.

Уже на подходе к своей палатке вспоминает, что отдых ей сейчас всё равно не светит - слишком много они принесли трав, а лечь спать не разобрав их целительница не могла. В нос сначала ударяет прияный, пряный запах ягод, а после - свежий запах Ледовитого. Едва ли не столкнувшись с ним нос к носу, Омела закатывает глаза и устало бурчит.

- Ледовитый? Снова плохо спишь? - Душит внутри волну раздражения - понимает, что она лишь следствие накопившегося нервного напряжения и физической усталости. - Давай-ка иди сюда, сейчас мы подберем тебе травки, заодно поможешь мне все разложить по местам.

Протискивает пушистые бока вглубь палатки, стоит некоторое время на месте, озадаченно оглядывая пространство перед собой. Разматывает паучий сверток, что нес Крестовик, едва заметно вздрагивает и отступает на шаг - крепко смотанные между собой стебли крестовника словно вызов бросали сомневающимся. И если в уголках старого сердца целительницы до этого оставались сомнения - теперь были напрочь отброшены.

"Нужно будет с утра поговорить с ним."

В укромном уголке был сложен целый ворох трав, а рядом с подстилкой лежала свежая полёвка. Сглатывает голодную слюну. Приоткрывает пасть, пропуская запахи через чувствительное нёбо.

"Ай да Шелковичка! Ай да умничка!"

- Смотри-ка, сегодня тебе не придется бежать за кусочком свежей дичи для меня, Шелковичка тебя опередила, - Смешливо дергает усами и оборачивается на воителя. Золотыми искрами смешинки мерцали в желтых глазах. Вытаскивает свернутый в трубочку лист лопуха и разворачивает его перед черношкурым. - Аккуратно разложи вон те ягодки на этом листе. Я пока приготовлю для тебя снадобье.

Вытаскивает худой сверток с сухими стеблями и разочарованно цокает языком.

- Это уже никуда не годится. - Остатки сухого тимьяна трескались и рассыпались под её лапами.

*в разрыв*

Болезнь существенно отступала, наконец выпуская из суровых клешней — Вьюжный был готов поклясться, что ещё жалкая двойка дней, и он вовсе забыл бы, что значит существовать без раздражающего участия белого кашля, дерущего когтями глотку. Может, ему и приходилось переживать какие-то заразы на собственной шкуре раннее, но то, как правило, было в котячестве и ученичестве. В остальном подобного рода неудачи не касались голубоглазого, оставляя в рассвете своих сил. Ровно до этого момента — даже самый обычный белый кашель, казалось бы, особо жизни не угрожающий, дарил воину неплохую встряску, из-за чего патрули и дозоры ощущались благодатью, до которой он ещё не в состоянии дотянуться.

Тот факт, что ему не суждено попасть на Совет, оказался для Вьюжного не столь разочаровывающим. По личным причинам. В лагере воцарилась приятная тишина, клонящая в сон, но мысли о Совете оказались сильнее всякой дрёмы, и от размышлений его отвлекает вошедшая Ежевичка, внезапно мелькнувшая угольной шерстью на проходе. Вьюжный провожает ту цепким взглядом, в ответ на слова лишь кивает — кажется, дорогуша отрабатывает недавнюю выходку, слышную даже в целительской палатке. Волевая до безобразия. Во время первого впечатления даже и не скажешь, что они с Шелковичкой и вправду сёстры.

Черношкурая усердно трудилась, с искренней сосредоточенностью, что вызывает то или иное довольство — не каждый умеет отрабатывать собственное наказание добросовестно, и это умение оказалось Ежевичке присуще, что не может не радовать.

— Скоро выйду, не волнуйся, — отвечает на вопрос ученицы с лёгким колким смешком, что было признаком хорошего настроения. Вопрос о Совете заставляет воина вдумчиво прищуриться, после сказать со вздохом:

— Учитывая, что произошло на прошлом Совете... Жалею, да не представляешь как, — тяжело выдыхает, показывая вложенный сарказм, — Лучше тут полежу, пока ежи не полетят.

Начинает першить в горле, и до чего же всё-таки мерзко от сие ощущения, но Вьюжный глотает это будто бы внутрь, стараясь не залиться очередным приступом кашля, слушая рассказ собеседницы, этим отвлекаясь. На раздражение той с интересом поднимает брови: "Будь у престола Рокот, и столь ужасный запрет приобретёт статус щедрости" — течёт свинцом невольная мысль в голове и неясно, вызывает она ликование или что-то совершенно противоположное, и голубоглазый в собственных переживаниях путается, да не находит ответа.

Скучает?

На мгновение слова Ежевички слышатся ему  словно под наплывом, и он всплывает из тревожного наводнения, слушает вновь, обескураженно охая на горькую жалобу.

— Сгинуть от голода — едва ли та смерть, которую я заслуживаю, — фыркает Вьюжный с притворным возмущением, и в шутке этой доля правды, если не подавляющее большинство, поскольку собственная погибель представлялась ему хоть капельку отважнее. Зрелищней. Да и умирать он ещё не собирается. Вот, ещё летающих ежей пропустил — обязательно как-нибудь увидит. Одна цель на оставшиеся луны из великого множества других.

— Вот и говорю — скоро, — вопрос, напоминающий об ученице, почти что вызывает искреннюю улыбку, да та скрывается за холодной стеной, и воин в первое время даже не верит, что вторичное сюсюканье с кем-то будет доставлять ещё какие-либо эмоции, кроме раздражения. Всё ещё не укладывается в сознании, хотя занятия с Шелковичкой продолжаются далеко не первую луну, — Если ещё чего не схвачу.

А когда Ежевичка спешно оглядывается и точно по-заговорщицки сокращает расстояние, Вьюжный вопросительно дёргает ухом, уже мысленно предугадывая, о чём пойдёт речь. Молодняк уж очень любит этим интересоваться, но вместо ответа он невозмутимо проводит взглядом по черношкурой, следуя от верха к низу.

— Как тебе предложение поговорить об этом, когда я выздоровею? — и вздыхает так, словно делает одолжение. В какой-то степени так оно и есть, — Если не найдёшь другого рассказчика.

<< Пещера Советов и гл. поляна в зубах соплеменников

Холодно...Какая банальщина - конечно холодно, такой дубак стоял! Нет, это не удивляло бы... Тихо - а вот это да. После всех криков и ревов в пещере, внезапно ударившая тишина по голове казалась противоестественной. Для подсознания.

Осознанная часть у меня всё равно не работала.

Мерное покачивание, сбивающееся с запинками соплеменников. Кто нес? Как долго? Не знал, не видел. Ритм просто убаюкивал, нашептывая - "оставайся". "Смотри, тут ведь так спокойно, и ничего не горит."

"Горит..."

Ярость и ненависть, служившие топливом, бились о стенки бессознательности, требуя выпустить наружу. Плевать, что там! Лишь бы наружу, обратно в бой. Разум отказывал - не хотел объяснять очевидные вещи, что с такими ранами, с такими потерями я - лишь обуза. Может ,и к лучшему, что просто отключился.

Может, и к лучшему будет, если не проснусь вовсе. Зачем в племени такой воин?

Черепную коробку сдавливало, царапало когтями, а к горлу подкатывала тошнота. Каждое движение приносило такие ощущения, от чего хотелось вывернуться наизнанку. Плохо. По-настоящему плохо, физический недуг кооперировался с ментальным и беспощадно топил, как котенка в реке.

Без интереса на выживание того.

"Горит..."

Рваный бок, залитый кровью, был прикрыл шерстью, и всё же недостаточно для слабонервных. Удивительно, как медведь не зацепил сами ребра, которые можно было рассмотреть внимательным целительским глазом. Но есть ли целители рядом? Выжила ли Омела вообще?

Сколько еще погибло наших?..

***
♪ Glass Animals - It's All So Incredibly Loud

Разум мечется от стенки к стенке. Усиливающаяся тошнота подталкивает очнуться, встать! Хотя бы встать, не дать себе захлебнуться собственными слюнами. Бессознательно. Сознательное - рвет и мечет. Сознательное - воет от отчаянья поражения. Требует выпустить, требует прекратиться валяться мертвым грузом.

Стучит по больным точкам, заглатывая целиком.

Наружу вырывается хрип - я уже в пещере Омелы и Крестовика. Но не вижу этого, не понимаю. Лишь начинаю шевелиться - Озаряющая, Маковка, Крапива снаружи. Некому будет усадить, заставить не двигаться. Передвигаться сам - не способен. Лапы - не держат.

Не выйду сам, не уйду далеко. Оно и к лучшему. Потому что я не осознаю, ни где я, ни что происходит.

Шум битвы нарастает в ушах, будто ничего не кончилось.

"Мне нельзя лежать. Подъем!"

Открыть глаза. Лапы дрожат, кровопотеря и сотрясение выбили силы из тела, но мне - наплевать. Горит ли рана - не чувствую. Встать.

Я открываю глаза, из горла рвется болезненный, но бешенный хрип. Не видя перед собой пола, не видя вокруг ни подстилок, ни запасов лекарей. Лишь черно-красное марево. И рев в ушах, в ответ на который щерюсь и заставляю себя, рывком, подняться.

Тело тут же сносит в сторону, пока я пытаюсь удержать равновесие, но безуспешно. Опора на переднюю лапу вызывает вспышку боли, которой как раз удается достучаться до сознания. Привычная сбоку будто не играет роли. Но эта - бьет по обезумевшему сознанию затрещиной, вынуждая одернуть её к себе.

Три лапы. Занос вбок. Куда-то к стенам палатки, мелькая в окошке входа-выхода. Если кто-то с поляны смотрит в сторону палатки - точно увидит этот нелепый жест.

- Хш-ш-с! - скалясь, прижимая уши к голове, хвост слабо, но в ярости мечется из стороны в сторону, пока в ушах стоит чужой крик. Сильный рвотный позыв докатывается к глотке, и меня всё же выворачивает. Но вместо содержимого желудка, так некстати наполненного перед Советом - вижу лишь кровь.

внимание, персонаж не осознает своего местоположения, окружающую обстановку и самих окружающих, имеет слабый бред/галлюцинации

Отредактировано Остролист (2023-03-17 22:33:54)

- Остролист!..

" - Не ори, я не глухой! "

Слова вспоминаются сквозь бред, сквозь злобу, сквозь рев. Будто чужие. А не чужие ли? Разум отказывал повиноваться, отказывался предоставлять достоверную информацию об окружающем мире. Подменял воспоминания. Подменял реальность.

Я занес лапу для удара. Она горела огнем, будто её прям сейчас жевала тысячу вражеских клыков, и слепила болью.

"Я так просто не сдамся!"

Умереть не так. Не так просто. Не так бестолково. Оставив после себя... исполосованные шкуры противников, которые будут
х о р о н о н и т ь  и х  б л и з к и е.
♪ Bones - Imagine Dragons

Но слабый импульс доходит от сознания. Слабое понимание, что вес, давящий на меня, на мои плечи - не тяжёлая когтистая лапа. А нечто странное, почти невесомое. И вместе с тем такое тяжелое для израненного воителя, который не в состоянии выдержать свой собственный вес.

И голос. Сам голос - тоже тревожной трелью играл по струнам сознания, поднимая тревогу, но иного рода. Поднимая сомнения, которые не допустимы в бою. "Не отвлекайся!" - кричала вторая часть сознания, заставляющая видеть вокруг алое марево. Но в этот раз оно оказалось недостаточно сильным.

"Шелковички не было на Совете."

Простая мысль ударила второй порцией отрезвления, но теперь без боли. Уже подобно тому, как в морду тебе плеснули холодной водой, заставляя проснуться от ночного кошмара тем, что вернули в реальность.

- Остролист! Это я! Шелковичка!..

"Точно." Я замер, наконец-то прекратив наверняка потешные и унылые - со стороны - попытки воевать с собственными тенями. Замер, а взгляд сменился с ненавидящего и яростного - в ошалевший. С боевого оскала и прищура - в округленные синие глаза, которые уставились куда-то вниз, себе под лапы. Или лапу. Я медленно соображал, что вторую продолжаю держать, прижатой к себе. Медленно доходило, что Шелковичка и правда нет. На Совете. И голос её был намного громче того, что подражал реву Мора.

Словно и Совета и правда - не было.

- Не ори, - вдруг выдал я, не отрывая взгляд. Уши выпрямились, будто я обнаружил нечто удивительное и занятное моментами ранее.

"Всё хорошо..." - слова ученицы эхом отдавались в голове, заглушая звуки битвы. Вызывая смятение и отторжение. Всё хорошо... Что же хорошего???"

- Я еще не оглох, - медленно подняв на неё синий взор, глядя исподлобья, закончил я, постепенно заводя уши назад, но в глазах горела осознанность. И недюжинное упрямство. С болью, с кровью, с немым отчаяньем и желанием взвыть. С осознанностью возвращалась память. Возвращались покалеченные силуэты. Живых. Мертвых. Но ярость не могла уже посоперничать с усталостью - она и так забрала у меня слишком много сил.

"Хорошо... Что же тут хорошего, Шелковичка..."

Силуэт Горечи Звезд, поломанной с треском какой-то неистовой тварью, что продолжила после безнаказанно хохотать и ломать жизни. Я сжимал зубы, но на большее проявление ярости меня едва ли хватало. Даже хвост едва подергивался, едва-едва, уже не метался и не бил из стороны в сторону.

Я порвался было оглядеться, но мне больших трудов давалось даже сидеть. Не метаться (хотя, на какой такой тяге еще?) и не потерять сознание снова. Место было до скрежета знакомо. Я бы даже сказал "узнаваемо". Такое лис забудешь, когда живешь в палатке целителей с добрую луну.

Отредактировано Остролист (2023-03-21 19:02:49)

♫ thomas bergersen - made of water

главная поляна --->

Лапы ступают быстро, Омела не обращает внимание на колкий снег, путь до её палатки алой кровью окрашен. Казалось этой кровью пропахло всё вокруг. В свои покои врывается в тот момент, когда Вьюжный и Шелковичка отстраняются от Остролиста, но целительница замечает следы борьбы на земляном полу. Хмурится ещё больше. Отдав распоряжения ученику, приближается к своим запасам, времени думать не было - дорога была каждая секунда. Выспает несколько зёрен мака из небольшой коробочки на широкий лист, следом на лист отправляются можжевеловые ягоды, затем возвращается к подстилке Остролиста.

- Держи, мой хороший, всё позади. - Аккуратно скармливает лекарство воителю, продолжая осматривать полученные раны. Кот был дезориентирован - сотрясение, кивает мысленно. Глубокая рваная рана на бедре тоже не вселяла радужных надежд. Но целительница молча разворачивается, углубляясь в свои запасы, вытаскивает только недавно выкопанные и отмытые корешки. Разжевывает их быстро - привычно не морщась от отвратительного вкуса. На рану кашицу накладывает споро.

Краем глаза замечает, как в её палатку вносят Тенепляса, а затем и на своем загривке Горечь Звёзд волочит Щетинника. Ищущим взглядом окидывает собравшуюся компанию - Квакши нет.

"Хорошо, она еще держалась на своих четырёх, обработаю её немного после."

Мечется между своими запасами и раненными. Запасы паутины и нужных трав таяли на глазах, но во многом Омела полагалась на вернувшихся наконец-то предков - силы живых ограниченны, но ограниченны ли силы мёртвых? Проводит хвостом по спине Шелковички в немой благодарности за помощь. Должно быть бело-бурая еще никогда не была так молчаливо-собрана.

Когда Остролист, Тенепляс и Щетинник забылись маковым сном, Омела ещё раз оглядела обработанные раны, цокая языком. К вернувшемуся Крестовику приближается с зажатым пучком розмарина в зубах. Выразительно кивает за его спину на замершую в вечном сне Шиповничек. Их долг - проводить смелую ученицу в последний путь. Опуская пучок рядом с телом оруженосца, приближается к Квакше.

- Моя дорогая, мне нужно осмотреть твои раны. - Одно ухо сильно кровоточило, но было ли это единственной травмой? Пытается поймать её взгляд. - Придется тебе на некоторое время переселиться в целительскую.

"Нет ли у нее скрытых переломов, растяжений?"

После же возвращается к Шиповничек, слушая предводительницу, вплетает в ледянящую длинную шерсть сухие цветы. Понимает, что этот день навсегда разобьет её жизнь на "до" и "после". Поднимает голову, когда чудится странный отблеск на предводительской скале и глазам своим не может поверить - мягкий, практически прозрачный силуэт с запутавшимися в шерсти звёздами, но горящий внутренним огнем - солнечным светом.

Обман ли, сон ли? Омела устало опускается на землю. Прислоняется к крепкому боку Крестовика, ощущая как всё таки много лун минуло для неё.

--главная поляна

- У меня нет ран, - как-то невнятно промычала Квакша, едва оказавшись на пороге. - Мне нужно просто отдохнуть, - отдохнуть, поспать - сегодня, как мантру, она произнесла это уже множество раз разным котам, когда отчитывалась о своем состоянии. - Я бегло осмотрела себя, ничего серьезного. Просто голова гудит.

Пролежать в целительской некоторое время? Этот расклад  не нравился. В ее понимании переселяться под бок Омелы стоило только тогда, когда она будет при смерти; или когда болезнь лишит возможности быть хоть сколько-нибудь полезной. Поэтому, когда бело-бурая озабоченно начала заглядывать ей в глаза и предложила отлежаться, Квакша непонимающе заморгала. Возражать напрямую Омеле она бы никогда не стала из уважения и понимания, что, как бы ей там не казалось, целительница все же про ее здоровье понимает побольше (да и если бы дылда начала по-детски упираться и отказываться, ее скорее всего втащили бы насильно и придавили хвост камнем - чтобы далеко не убежала). Но даже так, у Квакши не было ощущения, что ее травмы хоть сколько-то совместимы с травмами того же Остролиста. Невольно перевела на него взгляд. После оказания помощи он уже не был похож на труп и даже вполне себе живо реагировал на слова Горечи Звезд - она все еще вещала со скалы. Подумалось, что хорошо бы отцу навестить Остролиста через день-два, когда он, наверное, уже будет в состоянии уверить того, что все в порядке.

Так или иначе, в понимании Квакши, если на видимых ей участках тела нет рваных ран, то поводов для беспокойства было не много. Она так же уже предполагала у себя ушиб головы - сначала, сразу после битвы, ей казалось это очень весомым и ощутимым; еще и Горечь Звезд, восставшая из мертвых, будто привиделась в каком-то подобии галлюцинации и насторожила еще больше. Теперь же Квакша видела, что происходящее вполне реально, а предводительница живее всех живых, отчего с каждой секундой казалось, что эта травма головы не такая уж и травма. Вероятно, долговязая могла преувеличить ее значение в моменте. Она, не имеющая возможности взглянуть на себя со стороны, не подозревала ни об оборванных ушах, ни о засохшей крови на макушке, которую усердно пытался смыть ее отец. Но даже так, она покорно уселась ближе к выходу, у стены, готовая переносить все лекарские процедуры, и рассеянно прислушалась к речи Горечи Звезд на пару с Остролистом. Что-то будто мелькнуло за спиной предводительницы, но Квакша только моргнула несколько раз, приняв это не более чем за преломление лунных лучей и последствия сонного, расфокусированного взгляда. Возгласу Остролиста, прозвучавшему аккурат в этот же момент, она как-то не предала большого значения - мало ли, неудачно на больную лапу облокотился.

Отредактировано Квакша (2023-03-27 12:28:14)

Подсевшая рядом Квакша не спровоцировала особых реакций. Навалившаяся усталость будто ждала команды "пошла", воспользовавшись приглашением к атаке и надавив на плечи. Я напряженно, сопя, поднялся, развернулся на месте и поковылял обратно к месту, нагретому ранее. Уже холодному, остывшему, выцветшему, как весь мир вокруг. Не хотелось реагировать. Не хотелось ни-че-го, даже замереть испуганным котёнком - не хотелось. Оставшиеся событии выбили из меня последний дух, и за неимением потребности вообще его хранить и выдавать наружу - я забил.

Тяжело рухнул назад, сворачиваясь клубком и утыкаясь носом в свой же хвост. Так и держа уши прижатыми, а мышцы - напряженными.

"Это всё какой-то бред. И его слишком много."

Удивительно, что луны под тиранией прошлого предводителя не сшибали меня так сильно, как сегодняшняя ночь, утро, день. Может, они же и помогли, не давая впасть в истерику, но затаивая горькую злобу. На всё. Слишком было непонятно, и слишком всё болело. На фоне, едва уловимо сознанием, но отчетливо, капало на голову как капель по весне. Ритмично. Неумолимо. Будто издеваясь в довесок всего. Когда проблем и так на горизонте обозначалось "не балуй много", но стоило тебе неосторожно подумать "что же делать?" - как тебе ехидно напоминала боль, что "делать" ты не можешь ничего.

Спасительным решением было просто уснуть. Уйти. Будь рядом даже кто из близких - едва ли их поддержка сделала бы лучше. Как там Крапива? Как пережил Волчеягодник наше возвращение домой? Что по потерям и ранам остальных? Не привиделась ли Шелковичка? Заходил ли брат-близнец, пока я спал? Это монотонное, пусть и важное, жужжание, было совсем не нужным ни для тела, ни для духа, ни для разума. В день, когда мир решил перевернуться с лап на голову, попутно знатно потрепав тебя и всё, что ты знал ранее, на что мог полагаться и во что верил. А теперь - будь добр, прими и отстраивай снова, просто "потому что".

Напряженно просипев под нос, я закрыл глаза, за считаные мгновения проваливаясь в сон, под все мутные, тяжелые мысли в голове и сердце. Наконец-то избавляясь от их тяжести хотя бы на время.

***

(где-то день спустя)

Последующие сутки я проспал почти все. А если и не спал - старательно делал вид, не желая контактировать ни с кем. Удивительно спокойно принимал всё лечение, слишком тихо и слишком хмуро, слишком покорно, даже не пытался никуда убежать, воскликнуть "да я в норме" - а после уходил в свой "угол" и засыпал снова. На буйного Остролиста это походило, как белка походила на сороку. Но племени хватало проблем и без впавших в апатию рядовых, за что можно было бы поблагодарить, будь у меня желание ерничать.

Всё то немного время, что бодрствовало сознание, в голове гуляли тревожные мысли на тему "что дальше"? Укладывался факт слов Горечи Звезд про "восставших из анабиоза" Предков. Зрело отношение к их худоватой милости - никакое. Ровное. Если и правда подняли Горечь - молодцы, конечно. Как говорится, "и на том спасибо", но желание падать ниц, взывать к небу с молитвами и благодарными слезами - да "щас". Тут вообще не опускало ощущение некой подставы, что вся эта "благодать" - лишь виток хитрой системы, и нам еще платить придется. Да, Горечи "повезло". А вот другим? Кто-то оставался бы калекой - я видел пациентов целителей, и мог оценить масштаб беды. Кто-то останется без глаза. Кто-то без лапы или хвоста. Уродство - дело пятое, но как же этот треклятый Совет сломал жизни тем, кому "благодать" предков просто не перепала?

Мысли неминуемо возвращались к медведю. К этой тварине, что была виновата во всем. Да, я винил не Звездное Племя - от их "содействия" мне, становилось, скорее горько и зло смешно. К жизни вернулась одна кошка, но ведь, по сути, меняло ли это наше положение дел? Проблема, большая, злобная такая и твареная оставалась. Был и ли советы, как убрать бурого вон? Не помнил, чтобы предводительница говорила про это хоть что-то, а потому очередной "кхе" норовил вырваться наружу.

"Мы всё равно сами по себе. Как были, так и остались, и надо выбираться из этого г..."

Головокружение и тошнота то и дело отпускали. Во всяком случае, то той поры, пока я не предпринимал попытку головою покрутить, а делал я это крайне редко. Лапа, заботливо зафиксированная лекарями, была обещана к возвращению "если не буду чудить". То есть прыгать на неё, на ней, да и вообще лезть на рожон с её участием.

"Больно-то мне и хотелось."

Хотелось. Еще как хотелось, да вот смысла даже я не видел. Сила, численность... Будь даже 9 жизней в племени у каждого - мне казалось, что этим мы проблему бы не выдворили вон с наших земель. А лучше и вообще из этой жизни. И в голове неумолимо трещали веточки, ворчал лед, из-под которого пыталась выбраться дельная мысль. План. Так было легче, чем впасть в уныние и просто "ждать". Приказа или смерти, своей или близких. "Действовать" казалось правильнее, всегда.

Но проблески мыслей появлялись лишь на момент, когда я просыпался. Не поворачивал голову ни к кому из присутствующих, не замечал будто их вовсе. Не касался еды, а то и пытался незаметно оттолкнуть к тем, кто был явно хуже моего.

"Охотиться не могу, так хоть объедать не буду."

Какая-то детская обида за свою слабость и своё положение всё же чудила и давала о себе знать. А я закрывал глаза и отсчитывал дыхание, если беспокойные мысли начинали совсем уж донимать. Вот и в последний раз, очнувшись и обнаружив за выходом в палатку - утро как минимум, я лишь отвернул голову, накрыв её хвостом.

Отредактировано Остролист (2023-04-16 12:44:25)

День тянулся немилосердно медленно, от чего тошнота подкатывала уже вообще не от того, кто голова ходила кругом. Головокружение не давало о себе знать, да. Пока держал голову на лапах, создавая точку опоры. А ощущение вшивости не покидало. Ощущение, что лапы затекали - тоже. Ощущение-ощущение-ощущения...

Если бы это помогло, я бы вывернулся наизнанку, сплевывая это всё наружу и закопав, как нечистоты. Всю слабость. Всю грызню внутри себя. А потом встал и ушел на охоту, гордо закинув голову. Но увы. Лишь то и дело мелькающие тени по стенам убежища целителей говорил о том, что жизнь продолжается. Ветер приносил холод внешнего мира и напоминание, в какой же жопе мы находились. В такое-то время и лишиться части дееспособных воителей... Лишиться соплеменников вовсе.

Я недовольно дернул усами. Аккурат в момент, когда в мою сторону разве что не зацокали чужие когти. Острые, которые проносились по шкуре во время тренировок, таились в лапках. Будто не было угрозы, не было опасности в их хозяине.

Но я-то правду знал. И открыл глаза, скосив синий взор на бывшего наставника с долей уничтожения.

Не простил ему, что он нас тогда сдал. Понятно, что во временя Рокота не было иначе. И всё же, это "всё понятно" не обязывало меня его - прощать. Не заставляло зарастать быстрее нанесенные увечья прошлым лидером. Но я не припоминал коту этого. Я ненавидел и помнил молча, умудряясь даже это делать колки и остро.

- О, надо же, - хмыкнул я под нос, позволяя себе дерзкую ухмылку. Ни капли не изменился. Ни я, ни он. - Не устанешь до тех пор, пока твоё тело не станет тут неуместным? Мало ли, мешаааться кому будешь, как неугодный, - вырвал я слова наружу, облачая желчь в звуки. Но в синих глазах плясали и хохотали искорки. Будто я откровенно издевался над Вьюжным. Так нетипично для тех, кто знал Остролиста... Безбашенного, но в целом доброго малого. Совсем не малого размера. Да, вспыльчивого, но лишь временами, и то на эмоциях. А тут - прям на ровном месте, и столько яда, столько кровотока...

Межд тем, я поднялся. Знал воина достаточно, чтобы понимать - он не брешет. Кот и правда мог сидеть тут до посинения усов своих. Да, Омела его точно выгонит. Сдюжит. Но тогда придется всё равно есть, так что выйдет одно на другое, второй хвост-уродец. Но и есть я это не собирался.

"Отравить меня хочешь? Я без твоей милости отъеду, если захочу."

Поднял мыш, нарочито медленно. На деле, правда медлил, голова-то кружилась, перед глазами палатка поплыла сразу же, как я попытался голову поднять. Вида не подал, но тело опасно качнулась и без моей гордости, давая знак - что-то не так. А я попутно досадливо махнул хвостом, стараясь сфокусировать взгляд. Точнее, заставить картинку в глазах остановиться и наконец-то подправить резкость. Заодно попутно неплохо было бы найти того, кто эту мышь сожрет... Сам же сказал "пока не будет съедена". А мои лапы тут ни при чем.

— Съедена тобою, позволь поправить, — Серый кот будто читает мысли - хотя так ли оно дико, столько лун проведя бок о бок. Но всего этого мало для того, кто обладает редкой злопамятностью. Чтобы так просто взять, умилиться, растаять под взглядом голубых "суровых" очей.

Я не сдержался и закатил глаза. Так и подмывало сказать: "Знаете, наставник, ничем не могу помочь, всего доброго вам и вашим близким". Но на счастье - на счастье, не иначе - Вьюжного, мой недуг после крепких оплеух медведя не дает мне так вольготно сыпать колкостями, коих у меня с избытком. Да и пасть занята.

Но жгучее желание швырнуть эту полевку куда подальше - так тянет... Но разбрасываться едой - неподобающе для воителя. Лучше и правда отдать тем, кто нуждается больше. Я, пусть и оказался в лагере без сознания, а всё же выглядел получше многих в племени... Заживало всё как на коте. Это лишь укрепляло веру в то, что мне стоило пренебречь пищей. Хотя бы пока не потеплеет, а до тепла еще не скоро.

По этой же причине шальная мысль швырнуть добычу в морду наставнику - тоже остается при себе. Хотя синий взор режет морду Вьюжного, а челюсть я насилу не сжимаю еще крепче. Еще чуть-чуть... и у мыши сломается хребет от приложенных усилий. Еще немного - и у меня не будет повода "молчать". Но кот будто испытывает моё терпение на прочность. Будто проверяет, как далеко он может шагнуть, хотя прежде лучшей тактикой было просто игнорировать друг друга.

А серый нагнетает. Пилит глазами и продолжает сдавливать мою и без того потрескивающую голову. Чем глубже, тем сильнее сжимаются зубы. Будь мышь свежая - давно бы закапала кровь.

"Да как ты смеешь..."

Я дышу с натяжкой, а хвост начинает нервно и дёргано метаться. Постепенно, по небольшой амплитуде, но ощущение, что мне стоит невероятных усилий не кинуться на старшего. А зная меня... мог бы. Зачем сдерживаться? Ради пресловутого "будь взрослее"? Ради напутственной правильности? Я к нему не приходил. Я его не трогал. И быть лицемером - не желал. Казалось, что Вьюжный с трудом подбирает слова... казалось, да. Но мог ли я верить этим фантазиям?

Глухо к лапам падает принесенная тушка добычи. Я с трудом выпрямляюсь - и заметно, что состояние моё оставляет желать лучшего. Заметно и то, насколько мне - плевать. Легко просчитать, почему ж я вернулся домой в таком виде, в каком меня притащили соплеменники. Наверняка в битве тоже лез на рожон до последнего.

- Взаимопомощь? - Едко, дернув ухом, переспросил я кота, глядя на него сверху вниз. Давно, давно уже перерос наставника, но никогда не ловил на этом акцента особо-то. Да и сейчас - не ловил. Это не занимало мои мысли. Не это, совсем. - Чем тебя не устраивает взаимопомощь тем, кто нуждается в ней больше? Если от тебя вообще возможна помощь без возможности остаться преданным калекой ради выслуги перед предводителем, - прошипел я. Я ничего не забыл. То, что я не стал калекой, была заслуга Омелы. Но предательства я забыть не мог. Не мог забыть, как Вьюжный просто сдал нас тогда, от чего пришлось брать на себя Всё. Я был готов и к изгнанию. И, очень бы не хотелось, к смерти, лишь бы уберечь остальных.

И этот кот сейчас мне говорил про какую-то мистическую "взаимовыручку"?

"Тебе недостаточно, что я вообще с тобой разговариваю? Захотел большего?"

- С чего Ты Вообще пришел сюда с подобными речами, "ответь на Этот вопрос", - хвост с силой рассек воздух, пока ноздри трепетали от ярости. Я даже выпустил когти, хотя едва ли бы позволил себе вцепиться в его наглую морду. Не в пещере целителей. В глазах плескалась такая ненависть... и разочарование с трещиной "предатель", что глупо было надеяться на какие-то уступки. Уступки подразумевали обоюдные поступки. Принесенная мышь таковым не считалась. Он не могла ни загладить, ни пояснить, ни пролить правды на то, что на самом деле тогда случилось. Чем руководствовался Вьюжный и - уж если это правда - с чего он вдруг меняет своё мнение.

Ни "пожалуйста", ни "спасибо". Характер мог сыграть злую шутку - у кого будет желание общаться, не то что мириться, с тем, кто ведет себя как полный кусок лисьего помета? Впрочем, относилось это к нам обоим, но насколько прозорливее был Вьюжный - и был ли - кто ж знал... Звездные предки? Хах. Я с трудом сдерживался просто от того, чтобы сказать серому "пошел ты", развернуться и гордо уснуть. Пусть и не сразу, через колотиловку. Мне стоило слишком больших усилий стоять тут. Зачем-то.

Вьюжному - говорить.

Хватит ли нам обоим понимания, как сильно мы переступали через себя уже сейчас - опять вопрос.

А я даже не ждал. Ожидание подразумевает какие-то надежды, а у меня их не было. На что надеяться? Что кот скажет "я виноват, я не подумал"? Или что память в виде шрама на брюхе - не более, чем какая-то досадная нелепость, к которой Вьюжный оказался причастен лишь по причине большой неудачи? А не потому, что собственнолапно сдал нас тогда. Да, время было суровое. И это всё равно не оправдывало бы наставника в моих глазах. Он сделал свой выбор. А сейчас что, хотел поменять сторону? Так туда ли он пришел.

"Прости, Шелковичка. Я смотрю на него и не могу поверить. Просто не могу."

Выкованный в диктатуре, не сломавшийся не перед чем - и сломаться сейчас? Мне казалось это просто издевательством. Так и смотрел на него. С упрямым вызовом "сдохни или умри, но не отступись". С толикой боли предательства. С бездной презрения и ненависти. А ведь я, при всем этом, его уважал. Да было ли Вьюжному дело до этих внутренних бурь внутри меня в его адрес. Осознавал ли, как я не осознавал и его чувств, его мыслей.

Отредактировано Остролист (2023-04-22 12:28:13)

<< после таймскипа, до Совы

<< главная поляна

В голове пусто, цепью по земле волочатся мысли, скрежещут звеньями, одна страшнее другой, измотанное нутро стенает на задворках, травя внутренности, бессилием ощущаются в тощем теле, бесцветная шерсть потеряла былой блеск, свалялась - но Тальник не находит в себе желания пригладить, воздать почести былому блеску и лоску, даже новое положение в племени, посвящение в воители, новое имя кажутся чуждыми, словно и не с ним произошедшими. более реально ощущаются им череды трагедий, своим присутствием разбавляющим из раза в раз бытность воителем, хоть молодой кот отдал бы всё лишь за то, чтобы рутина никогда больше не ревела громом, отголосками боли и вездесущей смерти.

Огромной дырой в груди ощущаются потери, обнажающей пустоту нутра, где не осталось ещё тогда места чему-нибудь светлому, тёплому, уютному. оттуда же облаком, роем вездесущих чёрных насекомых, падких на гниль, возникает над Тальником неприятная аура, болезная, неприятная, и сам бы он никогда не потянулся бы к такому с помощью, оставил бы утопать, дабы самому не завязнуть по горло. если над головой у Сухоцвета светился золотом, искрил металлическим всполохом, солнечным лучом, нимб, то над головой Тальника терновым венцом, иглами впивающимися в плоть, кровавым отблеском бросалось в глаза нечто страшное, некомфортное, нависшее над ним, как проклятие.

Может, поэтому, ещё тогда, когда он был совсем маленьким, мама и брат оставили его здесь, почувствовали дурное сразу, невзлюбили, отринули, в стремлении спастись от всепоглощающей тьмы, распространяющейся от маленького Ивушки ещё пока слабыми речными волнами?

На этот вопрос монохромный никогда не узнает ответа, лишь сердечная жила задребезжит при виде улыбки Лихолапа и Сухоцвета, что неизменно где-то рядом отгоняют, освещают тьму, маячащими далёкими отблесками в тёмном туннеле, неизменно уверенно давая отрицательный ответ на невысказанный в бледном свинцовом взгляде — взорвутся ли сегодняшней ночью все звёзды разом, покрывая мир серебряной, отравляющей космической пылью, заревом пожаров осветя лес и долину?

На зов Омелы он отзывается мучительно медленно, словно всеми четырьмя лапами прирос к земле и пустил чёрные корни вглубь, но тянется за ней в палатку покорно, следуя за Остролистом тенью, молча, мрачно, бездушно. глядит в пол, туда, где разложил свои находки воитель, не видит в пряном аромате никакой разницы, лишь резьба на листьях кажется ему разной, но каждое соцветие, каждый стебель кажется ему отравой.

Я глянул на целительницу с многоговорящим взглядом:

"Ну я же не совсем в край тупой мыголовый лебедь."

Почему лебедь - пень его знал. Но взгляда хватило, всё равно было видно, что я доволен, так что это было молчаливое перебрасывание в сторону друг друга ворчания, а не серьезная конфронтация.  Вместо этого я больше слушал, недели спешил перебить кошку.

Спасибо, наученные. Вроде бы.

- Ну и поделом ей тогда, - буркнул я под нос удовлетворительно. Хотя тут же примолк, словив другую мысль. Грезолист, которого упоминает Омела, мигов вызывает в памяти вторую фигуру.

"Бедная Пеночка... С такими-то." Да, пожалуй, Грезолиста тоже жалко, Омела тут была права.

Я мотнул головой, стараясь сфокусировать зрение на находках. Целительница уже отложила опасный цветок подальше, но я вроде успел запомнить, как у того отличаются листья, среди прочих, и мысленно себе кивнул.

"Гадость, не жевать. В идеале скормить особо заносчивым, чтобы помучились и подумали над поведением - не откинутся. Понял."

Сосредоточился на одуванчике. Его я действительно встречал часто - так часто, что если бы не цвет сегодня, наверное бы и мимо прошел, не обратив внимание. А штука оказалась не так плоха и проста, как казалось. Хотя я с лихорадкой толком дела не имел - и вряд ли бы стал - попытался запомнить и это.

Явственно ощутил, как начинает гудеть голова, но упрямства не сбавил.

- Да, диета из трав мне бы не подошла, - я высунул язык в жесте "гадость та еще", однако одуванчик действительно подхватил и попытался аккуратно отделить листья от стеля. Мерзкий сок ударил по языковым рецепторам, словно насмехаясь, а я мысленно пообещал этой гадости отомстить. Хотя бы в виде того, что позднее её либо выкинут как гнилье поганое, либо она поможет соплеменникам. - И вы это каждый день во рту держите... С меня вкусная мышь после, - ворчливо пообещал я. - И вообще, может добудем семена и посадим их все где-нибудь за лагерем? Хоть не таскаться за тридевять...

"Как бы вкус этот перебить. Ужас какой-то, у меня язык не пропитается этим всем от такого? Не позеленеет? У Омелы есть что-то, что эту гадость потом нейтрализует? Наверняка должно быть."

Нащелкав с одуванчика листьев, и затупив на моменте "А что делать с остатками", я пожал плечами и подхватил часть трав, чтобы перетащить на указанное место. Головки одуванчика со стеблями остались лежать на прежнем месте, как не нашедшие своего места в этой жизни.

"Ладно. Если они её больше будут не нужны - таки подарю пару штук нашим..."

-... недостаточно просто знать, как называется каждая травинка и как она применяется?

Я поднял голову от трав, как раз закончив, и удивленно навострил уши. Омела решила начать с вопросов к Тальнику, пока я пытался вникнуть в смысл сказанного.

"О чем она? Разве не основной смысл обучения у целителей - заучивание трав, их свойств и место положения?" Я задумчиво слегка дернул хвостом - сильно им тут дергать вообще было чревато. Попадет от низкорослой целительницы по самое не балуй, никакие тренировки не спасут. Как-то неудобно это, от целителя уклоняться и спарринг вообще устраивать в её-то обители...

"Может, она про то, что какие-то пережёвывается, какие-то можно и так накладывать?" Думал. Пользовался возможностью. Хотя, в моем-то случае... "Отравился... Ну если ты получил ранение - не обязательно бежать сразу к целителю. Главное сперва - не истечь кровью. Это мы уже проходили. Может, тут что-то в таком же духе? Что не только в травах дело всё?"

Хотя я от целительства был далековат, а кончик хвоста предательски подрагивал да подёргивался в проявлении интереса и любопытства, точно у котенка. Настроение потихоньку пошло вверх - да и приятно же, когда ты умничка, и тебе про это говорят. На фоне мрачного Тальника, который будто муху словил, да еще и не вкусную... Но с молодым воителем я до того как-то не сподабливался пообщаться. И сейчас, тут, было явно не лучшее время начинать расспрашивать. Но выглядели мы сейчас полярно противоположными, наверное.

Особо ответов на свои вопросы - пусть и мысленные - получить мне не удалось. Со стороны главной поляны слышался какой-то нездоровый переполох, от чего я явственно ощутил, как немеют лапы, а сердце тревожно бьется, сбиваясь с ритма.

  В палатку вдруг зашел Сова, загораживая и свет, и обзор, и выглядел этот матерый воин так, будто на его глазах медведь сожрал кого-то заживо. Но медведем от кота не пахло, а выглядеть он лучше не стал. Да и звучать - тоже. Хриплый, потерянный... Начавший было говорить, но вдруг осекшийся, протиснулся ближе к низкорослой целительнице. А я сощурил глаза, повернув голову в сторону главной поляны.

  Нахмурившись, выглянул наружу и...

  Сердце окончательно рухнуло наземь.

  Больных не оставляют на главной поляне просто лежать. Неподвижно. Перекошено. С кровавыми следами.

  - Твою-то мать, - не сдержавшись, выругался я, чувствуя, как шерсть на загривке норовит встать - и, кажется, встает, - дыбом. Более этого дополнял картину Сова - теперь его внешний вид вписывался в картину более чем.

  Недовольно цыкнув под нос, я развернулся обратно и подошел к воителю. В палатке становилось тесно. Не хватало воздуха. Или же у меня участилось дыхание?.. Но я всё равно подобрался ближе к пришедшему, остановившись рядом и подставив опору в виде себя.

  - Моё плечо рядом, если нужно, - Тихо разбились слова около уха слепого на один глаз кота. Я задержал на Сове синий, тяжелый, но в чем-то даже мрачный взгляд, где было не в пример больше силы и уверенности, чем в наставнике, который - очевидно - и принес свою подопечную в лагерь. И он мог этим воспользоваться.

  А мне стоило выкинуть куда-то зарождающийся тяжелый вихрь у себя внутри...

  - Я буду снаружи, - уже заметно громче оповестил я всех, отстраняясь от воина и целительницы - кажется, у них был свой разговор. Да и дышать ту и правда было тяжело, развернуться - сложно. Не хватало еще раскидать все запасы Омелы по полу и добавить кошке проблем. Так что я подобрал стебли одуванчика с цветками на них, о которых целительница не сказала ни слова при описании пользы, и, нервно подергивая хвостом, с распушенным загривком, мрачным взглядом вышел прочь.

>> гл. поляна

Отредактировано Остролист (2023-06-03 16:47:42)

♫ thomas bergersen - butterflies

---> пещеры

Эхом металлическим с запахом крови раздается  "медведь мёртв". Омела выдыхает шумно, да прикрывает глаза.

— А все наши соплеменники — живы. мы отправимся домой, как только прибудет отряд Волчеягодника. - Ещё раз оглядывает небольшой отряд, решает придержать вопросы на потом, да кривоватой улыбкой встречает Воронёнка. — Омела! Ранения понёс весь отряд приманки. в лиственном племени ситуация не лучше. понадобится много трав и паутины. потерь нет, кроме лиственного предводителя. - Черногривая говорила с жаром, и жаром этим растапливая сомнения и тревогу на сердце старухи. Ей словно бы становилось легче дышать, бело-бурая треплет оруженосца кончиком хвоста за аккуратным черным ушком. С ранами они справятся. Благо сейчас сезон Зелных Листьев и запасы трав приличные. Предводителя Листвы жалко, но он погиб не зря. Любопытство точит изнутри, но кошка привычно глушит их в себе, откладывая всё вопросы на потом.

- Хорошо, тогда поспешим домой. - Отвечает той негромко. Внимательным взором ещё раз пробегаясь - все ли смогут дойти до лагеря. Но серьезных травм не замечает.

☆☆☆

Лагерь зиял полуразрешенными палатками, разбросанными остатками дичи и всё же, родные стены успокаивали. Старый пень (не Омела!) выглядел и вовсе нетронутым, а травы внутри были в легком беспорядке, вызванном скорыми сборами. Целительница быстро оставляет принесенные травы у стены, хвостом указывая остальным помощникам положить свои ноши там же, а сама возвращается на главную поляну. Внимательно осматривая каждого члена отрядов, Омела отправляет к себе в палатку Щетинника, Вьюжного, Остролиста, Тальника, Мглу, Тмин и Жёлудя.

Впрочем Щетинника быстро отпуская, растирая листья мелиссы у его носа. Оставшийся мягкий комок от листьев вручает глашатаю, да велит положить рядом с головой на подстилку и отправляться немедленно спать.

Остальные выглядели значительно хуже, Омела вытаскивает из запасов сразу нужные травы - золотарник, подорожник, ракитник, да большой моток паутины.

Приближается к Вьюжному, носом проводит по задней лапе воителя, да помогает тому расположиться на полу, боковым зрением отмечает, что остальные не стали дожидаться помощи и устало опустились на землю сами.

- Сейчас будет больно, - Произносит быстро, а затем споро вправляет лапу. - Сейчас станет легче, не рычи, - Приговаривает ворчливо. - Ты бы не захотел ходить всю жизнь кривой и косой. Так не дергайся, всю мазь смажешь. - Быстро разжевывает травы и размазывает те по ране на боку, попутно затыкая кусочком паутины особо кровоточащие места.

Волочит свой сверток к Тальнику, поглядывая на небольшую рану на плече молодого воителя, да тут же хмурится.

- Дорогой мой, что-то зрачки у тебя странные, поднимайся, пройдись до стены, - Подгоняет того с присущей ворчливостью, да видя как черно-белый путается в лапах, тащит еще два свертка. - Ложись. Держи эти листики, - Подсовывает под нос коту мелиссу. - Жуй тщательно и глотай, - Пока тот пережевывал травы, Омела быстро обработала царапину и вытрясла из маковой коробочки немного семян на небольшой кусочек листа лопуха. - И маковые зёрна тоже для тебя, их нужно слизать с листка. Головная боль отпустит и ты сможешь поспать. Но в моей палатке ты явно задержишься.

Следом приближается к серогривым сестрам, остро жалеет о потере молодого целителя и его ученицы, но когда-то она сама говорила Крестовику, что в лесу должно быть два племени. А значит её долг помочь всем. Помнит их имена еще с давних Советов, когда те были совсем юными.

- Тмин, прочисти языком рану на задней лапе, я займусь раной на плече. - Языком двигает быстро, но старается аккуратно, чтобы не причинить лишней боли. Они все итак настрадались за сегодняшний день. Оглядывает критичным взором проделанную работу и хвостом пододвигает один из свертков, на этот раз с грушанкой. Разжеванные травы пахнут резко, привычно, приятно, ровным слоем ложась на раны воительницы. Следом переключается на Тмин, той досталось меньше (повезло?) и остатки мази распределяет на прокушенном сером загривке. - Сегодня вы отдыхаете здесь, набираетесь сил. Завтра утром я осмотрю вас еще раз. Если результат мне понравится, вы сможете отправиться домой. Тебя Жёлудь это тоже касается. - Оборачивается на молодого воителя, да тащит свои свертки уже к нему. Но натыкается на ошалевший взгляд, да тяжело вздыхает. Шок.

Обрабатывает сначала раны быстрыми, отточенными движениями рапределяя массу, а после подталкивает к воителю небольшой корешок валерианы, да велит тщательно прожевать и проглотить.

К Остролисту тащит уже изрядно оскудневший сверток, а потом и вовсе разворачивается, отправляясь за другим. Самого воителя еще раз внимательно осматривает, надавливает легонько на бок, да слышит как воздух выходит сквозь стиснутые зубы. Отмечает что болит ниже ребер, а значит скорее всего просто ушиб.

- Если будет сильно болеть - скажи. Дам маковых зерен. - Говорит полосатику негромко, распределяя очередную травяную массу. Оглядывает еще раз всех раненных, устало вздыхает, остро ощущая как же ей не хватает Крестовика. После же быстро покидает свою палатку, устремляясь к ближайшей луже. Тщательно полоскает рот, смывая остатки трав. Чувствуя себя вымотанно, едва ли хочет с кем-то разговаривать, да возвращается к себе, устало опускаясь на свою подстилку, расположенную у дальней стены, чтобы видеть всех прочих обителей.

---> главная поляна (на утро)