[ нечего ждать ]
Шамановы губы греет теплая улыбка. В душе подобно цветам распускается нежное и хрупкое. Только хрупкость эта не сломится, она крепче стали и сильней волн морских. И ему, тени живых и мертвых, так хорошо знакомо это чувство. Когда ты становишься кем-то, кто берет на себя заботу о ком-то другом, не слабом, но нуждающемся. В бывшем лиственном он видел то, что другие может и не увидели бы. Что увидеть смогут лишь шаманы да духи их. Силу. Ту, что даже сам кот, чья шерсть снег с медом, в себе не разглядит. Нет никого сильнее тех, кто смог отречься от привычного. Кто ступил на тропу ранее ему неизведанную и пошел не глядя назад.
— В моих краях нет целителей в понимании вашем, — ему так странно вновь рассказывать о своем прошлом. Там, в клетке чужого племени это было интересно лишь единицам и лишь единицы дослушивали до конца. Что им история чужака, чья вера другая. Им этого не понять, коль они этого не захотят. Они не захотели. Так может он, юный целитель его поймет. Выслушает чужую правду и услышит простую истину, — я – шаман. Мы живет в одиночестве с учителем своим или учеником, но каждый к нам за помощью обратиться может, — голос становится громче и четче, но взгляд все еще к ручью обращен. В голове – яркие образы. Мудрый старец с сединой лохматой шерсти. Омут Духов, где собираются такие, как они и их духи, что становятся живее живых. Коты из кланов, племен, семей и одиночки, что приходили к ним. Он будто помнит их всех и каждого, — мы лечим, мы даем советы, но мы никогда не выбираем чью-то сторону в спорах или войнах. Мы – свобода скованная цепями. Мы этот путь не выбираем, но нас выбирают духи, — тенеплясовы веки опускаются, скрывая горящий жизнью янтарь. Он там мало видел свою семью, но так по ним скучает. Скучает по тому, что означает быть семьей, — нам едва исполняется две луны, когда другой шаман нас забирает. Мне и другим мне подобным не ведомо, что такое детство. Не знаю я веселье игр и счастья семейного, — смоль братской шерсти над ним нависает. Взгляд Рассвета печально-нежный, полный тихого сожаления. Им так мало было отведено времени вместе при жизни, — когда этот мир покидает учитель – его место занимает ученик. Там было со мной. Однажды человечес- двуногий шаман подле которого мы жили взял меня бродить по миру. Так я оказался здесь. А потом ... я совершил ошибку. Сам себе придумал предназначение и сгорел в огне собственной ошибки. И больше – не смог. Ворон в тумане никогда не взлетит, собьется с пути, разобьется. Я выбрал пойти по тому пути, по которому и должен был. Я вернулся к своим истокам.
На корне языка – сладостная горечь. И будто что-то отпускает. Последние оковы цепей рвутся со звоном, а потом наступает долгожданная тишина. Вот оно. То, что шаманы не делают, но что он, Тенепляс, не раз нарушавший заветы Говорящих С Духами, сделал. Рассказал, поделился. Тем, что на душе, скрытой перьями черными, было. Что тревожило, но самим шаманом понято не было. Под журчанье воды, под пение птиц, под дыхание юного кота разбитое собирается воедино, кусочек к кусочку складывается, закрепляется смолой прочно, намертво.
И понимает. Не только он Грёзолиста спас. Но и Грёзолист – его. Вытянул из памяти то, что было спрятано под семью печатями чужого непонимания и пренебрежения. Что было скрыто во мраке совсем не страшном, но защищающем от болезненного.
— Не мы просим духов о помощи, а они – нас, — с мягким смешком, перезвоном шаманских колокольчиков, отвечает ворон в теле кота заточенный, — они не приходят к живым, кто не шаманов является, но через нас с живыми они общаются. Мы их видим. Не как вы, когда предки вам знак дают. Всегда. Мы видим их всегда, когда духи сами того захотят. Мы видим их почти как живых, — огненный рассвет взгляда скользит вокруг, смотрит на пестрящих и бесцветных, на танцующих и замерших в любопытстве, — прямо сейчас, здесь, вокруг нас – духи. Кто-то пришел со мной из моих родных мест, кто-то был здесь еще до появления твоих предков. Племенных я почти никогда не вижу. Им я чужой и вера моя им чужая. Оттого, наверное и не принимают они меня, — и хочет ли он быть ими принятый, коль даже живые этого не сделали, — и к нам приходят не только те, кто добра полон был, но и те, кто при жизни зло творил. У меня есть такой дух, не взирая на то, какие поступки он совершал, я проводил его дух в последний путь, а он со мной и остался, — взгляд на серых полосах Бродяги останавливается, на морде его гримасой ехидного недовольства перекошенной, — лишь немногим духи начинают знаки о будущем давать, их именуем мы Избранными, только почти никто не доживает до возраста такого почетного. Лишь тот, кому сто лун с рождения его минует, стать Избранным может и то, духи его могут не принять, оставить его простым Говорящим С Духами.
Вдыхает свежий влажный воздух, когтями перебирая почву под лапами рыхлую. Для шаман все такое странное, но неожиданно правильное. И место, и кот, что рядом с ним лежит. Янтарь в зелень листьев юных смотрит неотрывно.
— Он привел тебя ко мне, — в поддержке мурлычет смольный. К нему, такому же оторванному от родных и близких. Такому одинокому в своем не одиночестве, — ошибка за ошибкой, вот и весь твой путь. Но что, если этот путь – единственно верный, мой друг?
И вновь взгляд на водное полотно ручью. Он, как и они, свободен. Да только путь его давно проложен, он бежит по нему, огибая камни и стволы упавших деревьев, корни и ветви. Иногда он полнится водой, выходя из привычных берегов, иногда – мельчает, почти исчезая. Но все равно бойко и уверенно вода движется вперед. Так и они должны, два одиноких не одиночества.
— Вы и предки ваши привыкли в знамение звезд верить, — без упрека, но с правдой болезненной шаман произносит. Истина столь простая, но одновременно сложная, в суть которой вглядеться почти невозможно. Чужая душа – потемки, что уж говорить о вере, — но загляни глубже, юный друг. Посмотри в себя. Увидь не того, кем ты себя считаешь. А то большее, кем на самом деле являешься. Ты такая же душа, Грёзолист, как твои звездные предки, просто в тело живое облаченный.
Потому что тому, кто никому из них не постижим, так надо.
все до одури одинаково
одинаково все до дрожи
невозможно быть один на один с собой
в этой тишине
окруженной квадратом
все пройдет когда-то