начало
Вереск задумчиво обводит взглядом палатку. Время тут будто остановилось. Нет той суеты, что была в палатке воителей, нет обсуждений как у кого прошла охота, нет хвастовства о том, у кого оруженосцы делают успехи, а у кого совсем лопухи. Кот скучает по тем временам и до сих пор не может привыкнуть к тому, что теперь он всего этого лишен. Конечно, он может выйти ко всем, даже вальяжно забраться к воителям в палатку, никто же гнать его не будет, но сам себя останавливает, заставляет привыкать к его новым реалиям.

Чьи-то шаги возле входа в палатку отвлекают его от бессмысленного созерцания стены, в которой, как обратил внимание старик, чуть покосились палки. Вереск втягивает воздух, улавливая такой родной запах.

— Привет, дорогая Поднебесная, — улыбка трогает губы старейшины, когда он слышит голос правнучки (но пресловутое и такое ненужное "пра" так часто им игнорируется). Его дорогая малышка, любимая всем его большим сердцем, — спасибо, это очень мило. Я благодарен тебе.

Только сейчас кот понимает, что с самого захода солнца так ничего и не покушал. Но ему много-то и не надо, движений у него мало, энергия почти не расходуется, а сам с молодости был достаточно худым и не особо прожорливым. Только вот ржанка была настолько аппетитной, что слюни сами скопились во рту. Но потянуться к птице Вереску так и не удалось. Точнее, его остановило состояние его любимой родственницы.

Брови его хмурятся, тепло хвоста кошки греет лапы, но он все же поднимается, сползая с моховой подстилки, чтобы оказаться к воительнице поближе. Он мог стерпеть многое. Злые слова в свою сторону, голод и мор, но не слезы внучки.

— Моя ты солнечная крошка, — носом холодным старик касается макушки Поднебесной, а потом со всей любовью, что теплится в его сердце, лижет эту самую макушку, тихо мурлыкая. А потом до него в полной мере доходит смысл сказанных кошкой слов. Звезды, искрящиеся в шерсти. Быть того не может! Это же... — ты видела звездного предка, малышка. Это... это такое чудо! Печальное, правда.

Вереск садиться рядом с воительницей, на спину ей опуская свой длинный рыжий полосатый хвост. А ведь он верил, знал, что предки однажды появятся, что дадут о себе знать. И так он рад, что его драгоценная внучка стала одной из тех, кто первой увидела их. Но тут не было той помешанной фанатичности, как у ее матери (старейшина даже не может скрыть то, как скривилась его морда, от одной мысли об этой кошке), скорее неподдельное восхищение от того, что звездные коты про них не забыли.

— Если это был Серохвост, то он проверял, как ты тут, — голос старейшины хриплым бархатом окутывает пространство между ними, — чувствует, видит, как ты скучаешь. Он просто появился и исчез?

Улыбка трогает губы Вереска, хвостом он почти невесомо поглаживает внучку.

Стариковское сердце сжимается от нежной печали. Видеть внучку такой было выше его сил. Орган, гоняющий кровь по его венам, сжимался до размеров малыша полевки и разбивался тонким льдом под лапами. Поднебесная вызывала в нем те же эмоции, что когда-то вызывала его дочка. Щемящая нежность, желание защитить от жестокости леса и того мира, что скрывается за пределами их глаз. Но он уже стар и есть то, от чего, как бы Вереску не хотелось, спасти свою любимую внучку он не сможет. От того, что в самых потаенных уголках души таится. Заглянуть так глубоко не может даже он.

Но он знает – его солнечная крошка намного сильнее, чем сама думает. В ее хрупком теле сила, которую не побороть никакой беде, никаким страшным демонам ее не сломить. А еще часть ее силы тут, в этой палатке – страж, худой и на вид слабый, прихрамывающий и не видящий света правой стороной. Тут Вереск, умудренный лунами, прожитыми в потерях и тьме, но с улыбкой, что теплилась на его губах. Старейшина всегда был и будет тем, кто словом и поддержкой укроет рыжую воительницу, пряча ее в своем тепле.

— Да, это определенно был звездный предок, — голос мечтательно-нежный, точно старик говорит с маленьким котенком, но для дедушки внучка всегда будет такой – маленькой малышкой, какой он ее все еще отчетливо помнит, рыжий комочек со светлым взглядом, — отец рассказывал, что когда-то давно мы их чем-то обидели и они ушли, спрятались, наказывая. Но теперь они вернулись и- ох...

Улыбка чуть меркнет, но с губ не сходит, и взгляд задумчивый теперь не на любимую внучку, а куда-то в стену, ближе к выходу. Звездные предки просто так не появлялись, вспоминает он слова своего жизнерадостного родителя. Что-то грядет. И не знает старик: хорошее иль плохое. Явление звездного кота предзнаменование, но чего? Будет ли их мир свержен в прах или вознесется к небесам. Белой-рыжий старейшина выдыхает через рот, чуть хрипит, потерявшись в лабиринте своих мыслей и воспоминаний. Слова отца, что многие считали лишь сказкой, но в которые так искренне верил Вереск, сейчас начинали окрашиваться в совершенно иные оттенки, - конечно, я никому ни о чем не расскажу. Или ты сомневаешься в своем старике, а, кроха?

Смеется почти невесомо, носом в плечо тыкаясь кошке. Слова о матери заставляют лишь на мгновение закатить глаза. Эту кошку Вереск не любит и не безосновательно. Она принесла своей дочери больше бед, чем чего-то хорошего. Ее отношение к Поднебесной ужасно злит обычно простого и безмятежного кота. Будь его воля, давно бы гонял эту нахалку от своей малышки, не позволяя той на нее даже взглянуть, но если правнучка захочет с матерью наладить контакт, он мешать не будет. Хотя будет следить, чтобы кошка своей дочери вреда еще больше не причинила.

— Вряд ли твой крик его спугнул, — со всей мягкостью и нежностью старик лижет ушко Поднебесной, стараясь успокоить родную душу, — наверное, он просто хотел, чтобы ты его увидела. Узнала, что они рядом. Что они все еще среди нас.

Значит где-то тут его отец и сестра, любимая подруга и дочка. Здесь все, кто ему дорог и кого он когда-то потерял.

— Может это прозвучит глупо и наивно, — Вереск вздыхает, улыбка с морды его не сходит, но в глазах плещется тихая печаль, — но остается только ждать. Время медленно, но лечит. Шрамы на душе остаются, как на теле, — левой лапой он проводит по своей правой, которую рассекает длинный белесый шрам, потом – по правому глазу, — фантомная боль от физических шрамов не сравнима с той, что проносят шрамы души, но со временем они будут лишь тоской напоминать о себе, — старейшина до сих пор отчетливо видит их, будто они никогда и не уходили, будто они вот тут, лежат рядом с ним. Но их нет и их не вернуть, — надо жить дальше, моя малышка. Это тяжело, но представь, как им там больно смотреть на наши страдания.

Когда маленький Стебель плакал над телом своей сестры, папа шептал ему: "улыбайся ради нее, она видит, как ты плачешь и тоже плачет, не делай ей еще больнее". И бело-рыжий старался, хотя было тяжело. Улыбка грела не только его, но и окружающих. И каждую потерю он переживал с тяжестью на сердце, но зная, если ему будет плохо, то и его родным, там, средь звезд, легче не будет.

— Не стоит забывать, но стоит отпустить, — Вереск смеется чуть хрипло, беззлобно совсем, — в этом есть разница, — следующий вопрос вызывает у старейшины лукавый прищур, — ооооо, а уже есть кто-то на примете? Ты только старику своему скажи, я-то тут многих еще слепыми ползающими комочками помню.

И правда ведь, многих он котятами застал, маленькими и беспомощными. Не каждому везет дожить до его лун, особенно после той кровопролитной войны, на которой и он сам мог погибнуть. На которой он надеялся погибнуть. Но раз жизнь ему дана, раз божества кошачьи решили, что ему рано встречаться с родней средь звезд, он будет и дальше следить за своими соплеменниками, отмечая, как быстро все же растут котята, становясь могучими воителями.

— Если хочется плакать – ты плачь, слезы это не слабость, иной раз они – сила.

Старик давно привык, что мир этот – куда сложнее, чем кажется. Хитросплетение жизни и смерти, что сменяют друг друга порой не попеременно и так внезапно. Там, где смерть, всегда есть жизнь. И наоборот. Как бы сердце Вереска не болело от того, сколько оборвавшихся жизней он видел, зародившейся все равно было больше. И это не могло не радовать.

Еще больше радует – что звездные предки есть. Что они простили их, в чем бы их предшественники не были виноваты. Простота нрава Вереска всегда позволяла смотреть ему на вещи проще. Не переживать из-за пустяков и даже иногда чего-то важного и неминуемого. Что будет – то будет. Бело-рыжий не в силах что-либо изменить, ежели масштаб этого велик. Не может изменить ход времени. Не может вернуть того, кто давно погиб. Не может истолковать то, что ему неведомо.

— Они увидели что-то особенное в тебе? — старейшина улыбается не только губами – глазами, солнце в них теплится рассветными лучами, — к тому же, мы не знаем. Возможно, Грёзолист и Лукавство Звезд тоже что-то увидели, — голова в задумчивости склоняется набок. А ведь и правда, коль одному предки явились, наверное, и кому-то еще они могли показаться. Кому-то, кто не худосочный старик, что лежит в палатке для таких же стариков. Раньше кот бы беззлобно повозмущался, но сейчас даже отчасти радуется – не ему трактовать знаки предков, сколько бы отец не рассказывал ему историй, все это может отличаться от действительности, — подождем, когда они сами расскажут.

Старейшина надеялся, что его внучка не будет слишком сильно переживать по этому поводу. Знал, что она у него малышка на самом деле очень ранимая, что душа ее куда мягче, чем может показаться, но надежда эта теплилась в его большом любящем сердце. Вереск повидал слишком многое за свою долгую жизнь, повстречался с разными трудностями, но с такой – не сталкивался никогда. Слышал, раньше предки приходили и давали знаки целителем и предводителям. Но ведь солнечная крошка – воительница. Молодая и явление эти ей непонятны. Пугающие. Он бы тоже испугался, смятение закралось бы в его душу.

Нет, матери ее точно знать об этом не надо. И никому не надо. Пока больше ни к кому не придут их предки, держать это лучше в тайне. Старик переживает, сильно, до легкой дрожи по длинному хвосту, но ни за что не покажет этого. Его правнучке и так плохо, Вереск просто не может усугубить ситуацию. Зато сделать лучше – он постарается.

— Малышка, как бы тяжело не было, но прошлое лучше оставить в прошлом, не тянуть неподъемной ношей в будущее — старейшина вздыхает, стараясь не потерять мягкую улыбку, что делать с каждым словом любимой родственницы становится сложнее. Он знает, какого это, слишком хорошо знает. И ту боль, что сжимает сердце. Потерять любимую подругу для него оказалась страшнее и большее, чем ослепнуть и остаться навсегда хромым, — печаль... она будет рядом всегда, но потом, спустя много лун, она остается лишь напоминанием. Да уж, поддержка из меня, конечно, — вновь тихий смех хрипловатый, скрежетом ветвей старого дерева, срывается невзначай.

Ему вообще проще – смеяться. Привык. Смех помогает отвлечься. Даже если он пропитан печалью и горечью. Кто-то скажет – лицемерие, маски, чтобы скрыть истинную сущность. Но не для старика Вереска. Смех – это весь он, его личность, пережившая многое (и многих).

— Сгоревший? — худой кот не может скрыть удивления в голосе. Что ж, он знает о непростых взаимоотношениях внучки и их глашатая, но даже при этом, его отношение к нему не то, чтобы сильно испортилось. Все же, этот несносный комок, уже такой большой и сильный, угольного меха ему знаком достаточно хорошо. Как и многие в племени, в прочем, — ох, все эти коты такое... коты, — снова смешок сквозь усы. Он так и не смог полюбить никого, хотя внимание его и пытались привлечь, — но я бы на твоем месте дал бы ему маааленький шанс. Хотя бы попробовать поговорить, — вздох слишком тяжелый, — но, если что, сразу беги жаловаться своему дедуле, уж я-то Сгоревшего за его черные уши оттаскаю по всему лагерю и даже Лукавство меня не остановит!

За много лун Вереск понял много вещей. И одна из них – не так ранят чужие слова и поступки, как слезы любимых тебе. Слезы Поднебесной ядом змеи проникают в вены, причиняя невероятную боль сердцу. Старейшина лапу поднимает, обнимая внучку и прижимая ее к себе.

— Ты же знаешь, старик Вереск всегда тебя выслушает и поможет, — утыкается носом в макушку внучки, вновь начиная чуть скрипуче мурлыкать, — боль и печаль проходят, у тебя впереди еще вся жизнь, моя солнечная крошка, солнце обязательно развеет мрак в твоей душе.

Время для нее, для Поднебесной, наверное, течет так медленно. Как если бы устье реки перекрыл огромный валун, и вода могла тонкими струйками просачиваться из-под него. Оттого и отпускать сложнее, забывать, время лечит не так охотно. Наоборот, оно будто напоминает лишний раз о потерях и горечи. Возможно, это он, Вереск, просто слишком привык, окруженный смертью. Она будто его давняя подруга, еще с тех времен, когда он был совсем молодым учеником, впервые потерявшим свою родную сестренку. А может с тех времен, когда ослабленный организм мамы сдался, после появления на свет двух котят. Смерть будто сама его вскормила, укутала своей темной мантией, забирая тех, кто дорог, и кто с ним рядом, но оставляя его. Ох, лучше бы уже давно забрала.

Если предки появились в этот раз, то появятся и в следующий. Старейшина верит в это. Как и в то, что кто-то еще тоже точно увидел их. Или его. Не важно кто это был, главное – был. Есть. И хранить эту тайну правнучки он будет, как если бы это была его собственная. С собой в могилу унесет, как когда-то сам опускал в землю тела погибших соплеменников. Еще одно бремя, что приходится нести, дожив до его лун, оказавшись в палатке старейшин. Возраст – бремя. Молчание – бремя. Избранность – бремя. Молодых это может пугать, но не таких, как Вереск, им уже терять нечего. Они уже прожили дольше, чем планировали.

— Я рад, солнышко мое ясное, — бело-рыжий мурлычет громко, думается ему, что даже за стенами палатки слышно, как он тарахтит возле своей любимой правнучки. Да и кто посмеет осудить старика за преданность и нежность к родному созданию, что свет робкий в себе несет. А коль посмеет, то старейшине все равно, они, юные еще коты, так мало о жизни этой знают, — я верю тебе.

Верить, потому что видит. Видит, как взгляд молодой кошки проясняется. Видит в глаза цвета травы тепло ему адресованное. Такое же тепло в его собственном, трава жухлая искрится в зареве и даже тот, что пеленой объят будто источает свет, рыжей воительнице только посланный. А смешок ее и вовсе разжигает в сердце старика пламень, как тот, что радость дочери вызывала. Была бы его воля, все бы в этой жизни отдал, чтобы малышка его более не печалилась.

Голод, точно. Старик смотрит на ржанку, что принесла ему правнучка. Потом на выход, куда рыжик его любимый показывала. Он мог бы набить живот и здесь, но все же стоило и к остальным выйти. Все же Вереск считал себя не настолько старым, чтобы дряхлым разваливающимся скелетом лежать на своей подстилке. И вообще то, что ему приходится отлеживать бока в этой палатке вынужденная мера, которую он бы с удовольствием избежал, если бы не серьезные травмы, которые для молодого может были бы и не столь значимы, но для слабеющего организма оказались почти фатальными и служение племени стало намного труднее.

— А пошли, давно пора мне размять свои лапы, — Вереск задорно кряхтит, подмигивая Поднебесной, и весьма резво вскакивает на лапы, даже почти не так сильно покачнувшись, опираясь на больную. И даже к выходу из палатки хромал рядом с рыжей воительницей он более чем бодро, не забыв прихватить с собой ее гостинец в виде ржанки, точно это некий ценный дар.
➥ главная поляна

→ главная поляна.

Тяжело завалился в густые заросли, за которыми расположилась палатка старейшин. Бока тяжело вздулись, и с такой же тяжестью воздух со свистом покинул легкие кота. Как же ему не хотелось находиться здесь, среди сложивших с себя обязанности соплеменников. Это место для Частокола оставалось покрыто печалью и вздохами по былому, всюду пахло сыростью и старостью. «Никогда, никогда я сюда не переберусь.»

Перед глазами командовал Вереск, разгоняя оставшихся стариков по подстилкам, чтобы освободить места раненым. «Не намекает ли тем самым Грёзолист, что мне уже пора на покой?» Хмуро осмотрел временный для себя кров и печально свесил уши. Тоска защемила в сердце, но крепкий Частокол не показывал на морде своих сокрушенных эмоций. Добрые слова Вереска выводят полосатого из раздумий, и он, благодарно кивнув, поковылял к подготовленному месту и громко плюхнулся. Наверняка вопреки правилам целителя, угрюмо начал вылизывать мелкие раны и смывать с себя следы прошедшей бойни. Хотелось поскорее забыть этот день. Лучше всего в такие моменты помогают разговоры или сон.

— Вереск, старина,— внезапно остановился Частокол (скорее всего от того, что ему стал противен стальной привкус на языке), — Давно же я не заходил к тебе. Видимо, сама судьба уже намекает на то, что пора бы повидаться со старым товарищем. О медведе не переживай. Все мы живы, все с нами в порядке. Раны залижем, травмы залечим, — смаковал каждое сказанное слово старый воин, — И снова в бой, прогоним подальше это медвежье дерьмо, — последнее добавил чуть тише, чтобы не напугать молодежь, но довольно-таки активно стукнул лапой о подстилку, подтверждая стойкость своих намерений.

— Сам-то ты как? — наклонил голову в бок и ощутил острое головокружение. Из-за боли пришлось сощурить глаза и сжать челюсть. «Когда же к нам придет Грёзолист или Пеночка...»

Отредактировано Частокол (2023-03-22 16:11:10)

Мягким, понимающим взглядом старейшина провожает до подстилки появившегося в палатке Частокола. Непривычно видеть обычно сильного и статного воителя в таком состоянии. От этого что-то в душе скребется, неприятно и навязчиво. Как же им всем, бедным, досталось. Но больше всего бело-рыжему старику жалко матерых воителей и юных оруженосцев. Мальцов, потому что у них еще вся жизнь впереди и в начале ее встретиться с таким ужасом... Вереск качает головой, даже боясь представить, что им пришлось пережить, им всем. А матерым бойцам, чей возраст уже за 80 лун перевалил... Он знает – чем старше ты становишься, тем тяжелее переносятся раны.

— Да это мне надо к вам почаще выбираться, — беззлобно фыркает старик, подходя ближе к воителю. От него веет усталостью, но волей несломленной. Такой боевой, старейшине даже кажется, что он прямо сейчас готов вскочить с подстилки и пойти искать этого медведя. При всем уважении к младшему, этого сделать ему худощавый старичок не позволил бы. Не пока его раны еще свежие, — я даже представить себе не мог, что однажды на наших бравых воинов нападет медведь. Но я уверен – у вас все получится.

Он бы и сам с удовольствием в этом поучаствовал. Прогнал бы напасть эту подальше от родного племени. Да только кости его уже хрупки, суставы иногда начинают болеть, а травма и вовсе не позволит быть маневренным. Один удар – и от старика не останется ничего, только поломанная тушка. На тот свет он отправляться пока не собирается, с родными там он еще свидеться успеет. Пока он тут еще пригодиться.

Вереск покривил бы душой, если бы сказал, что все его устраивает. Но не привык он жаловаться, не привык ворчать попусту и быть тем самым стереотипным стариком, какими иногда оказываются его соседи по палатке.

— Мне жаловаться не на что, — бело-рыжий худосочный кот внимательно единственным зрячим глазам осматривает видимые повреждения на Частоколе, — хотя предпочел бы быть в воинской палатке, ходить охотиться, патрулировать, а не прозябать в этом месте, как старик.

Он даже причмокивает слегка недовольно. Но это был его осознанный выбор. Тогда, после войны между племена. Точнее, у него не оставалось выбора. Хромой, слепой на один глаз, старый-добрый воитель, которому было уже за 100 лун. Он отдал свой долг племени. Он отдал больше, чем должен был. Помнит, как Рассветная Звезда еще до того побоища предлагала ему уйти к старикам. А он противился. Что ж, Вереск был бы не Вереском, если бы так легко сошел с воительской тропы.

Старик даже хочет уже кое-что старому вояке сказать, но его прерывает котячий голосок. Ох, великие предки, Вереск не может сдержат умиленного смешка, когда маленькое полосатое чудо нападает на "страшного врага". Только вот Частоколу явно не идет амплуа "страшного врага", да и какой из него враг вообще. Но это же ребенок, который, тем не менее, не побоялся защитить старейшину. Правда, будь это настоящий враг, шебутного котенка пришлось бы уже защищать самому старику. И вот тогда настоящему врагу уже бы не повезло – кого-кого, а малышей Вереск защищать готов рьяно и до последней капли крове (в идеале – вражеской).

— Ты такой смелый, Дымок, — мурлычет старейшина, носом благодарно утыкаясь юнцу в макушку, — смотри, Частокол, у нас тут уже прямо настоящий воитель. Во как защищает старика, — смешок его мягкий, полный заботы и нежности. Дети всегда были его слабостью, что раньше, когда сам был совсем еще молод, что сейчас, — нет-нет, боец, медведи не в лагере, здесь безопасно. Наш бравый Частокол сам сражался как медведь. Представляешь, наш старый-добрый друг так зарычал, что медведь его испугался и убежал! Ууу, какой он нас Частокол! — старейшина взгляд с дитя на воителя переводит и подмигивает ему, — к сожалению, мишка этот злобный покусал еще несколько наших соплеменников. Но ты не переживай, с ними все будет хорошо, наши умелые целитель и его ученица уже работают не покладая лап, чтобы поправить здоровье борцам с медведями, — если бы у Вереска был густой длинный мех, он бы сейчас весь распушился в гордости, чтобы показать котенку, что все хорошо. Главное – дать малышу уверенность, что все хорошо и беда миновала, не напугать его, — жить со мной? Пф, только пока его раны не затянутся. Ты ж посмотри на него, Частокол слишком молод и могуч, чтобы валяться тут среди таких стариканов, как я. Да, дружище?

Улыбка, подаренная воителю, приободряющая. Уже кому как не Вереску знать, какого это, когда кто-то говорит о том, что тебе пора жить среди старейшин. Нет, Частоколу еще рано.

— А чего это мы не спим, а, дитя? — старик с лукавым прищуром смотрит прямо в оливковые глазки Дымка.

В такие холода старикам особо нечего ловить на главной поляне племени, разве что всякие новые болячки. Частокол щурился, рассматривая тело своего товарища: совсем старый стал. Да и я не молодею.

Слушая Вереска, полосатый продолжал зализывать мелкие ранки на теле, стараясь прогнать подальше неприятные болезненные ощущения. Особое внимание Частокол уделил подушечкам лап, которые уже ороговели от времени: он активно прошелся по пространству между пальчиками, наслаждаясь от ощущения покоя. Никуда спешить не нужно и можно просто передохнуть, выспаться как следует и дальше в бой. Не легок век кота-воителя, но такая жизнь того стоит.

— Да брось, Вереск, не такой уж ты и старый, — проворчал в ответ Частокол, надеясь обогнуть эту тонкую тему и больше к ней не возвращаться, — Еще всех нас... переживешь, — и дальше принялся кромсать свою несчастную лапу. Полосатый бы доделал свое интимное дело, если бы только не неожиданно запрыгнувший на хвост ком, который сильно перепугал старого кота. Частокол испуганно подскочил на месте, всклокотал свою шерсть и громко зашипел, пытаясь спихнуть с себя маленького проказника, которого сперва воин принял за медведя. Свой хвост резким движением вытащил из цепких лапок Дымка и одарил хмурым взглядом котенка.

— Ах ты мелкий... — спиногрыз. Частокол прикусил язык, осознавая, что в целом в лагере спокойно, и никакой медведь не заломился на главную поляну лиственных котов, — Угу, настоящий воитель. Хвост соплеменника от врага отличить не может, — последнее буркнул себе под нос и демонстративно отвернулся, показывая всем окружающим свою роскошную помятую шерсть на спине. Но слова Вереска заставили сердце полосатого оттаять, и кот медленно, но повернулся к соплеменникам.

— Да уж прям он моего рева испугался, не наговаривай тут, Вереск, — начал прибедняться Частокол, еле сдерживая ухмылку. Обижаться на проказы котенка было невозможно, — Когда-нибудь я переберусь в палатку к старейшинам, Дымок. А пока что... Вереск, помоги-ка нашей Пеночке. Я и не заметил, как она прошмыгнула к нам, — подставил свою морду перед товарищем, чтобы тот обработал раны по указаниям ученицы целителя, — Ой, ну у вас тут прям все условия: и мох под голову подложат, и раны обработают, и вкусных мышей принесут, — мечтательно протянул Частокол, радуясь тому, что он выжил после сражения с медведем.

Пришлось сжать челюсть, когда Пеночка накладывала на раны кашицу из трав. Жгло.

— Ты так быстро учишься, — протянул Частокол, обращаясь к ученице целителя, — Совсем скоро уже станешь работать на пару с нашим Грёзолистом, и будет у нас в племени два целителя.

Усталость брала верх над полосатым котом, и тот,  положив свою гудящую голову на мягкую подстилку, закрыл глаза. Самый лучший его товарищ — это сон. Отдых поспособствует быстрому восстановлению.

» в страну грёз » гп

Отредактировано Частокол (2023-04-01 15:23:36)

→ Пещера целителя

[indent] Грёзолист надеялся, что пока он мечется по своему обиталищу, Пеночка справляется в палатке старейшин. Ведь знал он, что ученица может и не обратится к нему за помощью, полагая, что у Грёзолиста своих забот в целительской по горло.
Уже на входе запах трав ударил в нос, в то время как кровь больше не била по обонянию — привык нюх. Перехватив поудобнее охапку, которую Грёзолист захватил с собой, рыже-белый протискивается к старейшинам, уже предчувствуя тесноту.
...— позвать Грезолиста? — сердце целителя словно обрывается, стоит ему услышать скакнувший голос Тмин.
[indent] — Я жд-десь! — отклик выходит шамкающим, сверток в пасти мешает говорить. Глаза привыкают к полумраку, бледно-зелёный взор охватывает всех, кто здесь должен и не должен находиться. Дымок? Юнец изгибает бровь, оглядывается на Тмин, словно воительница способна пояснить ему, что здесь в такое неподходящее время делает котёнок.
[indent] — П-присмотри за ним, пожалуйста... Ему не стоит видеть с-столько крови... ещё д-доведётся, — шепчет в ухо изящной кошке, предварительно положив себе под лапы свои травяные богатства. Медлить больше нельзя, и целитель принимается за Жабку. Интересуется её состоянием — сознание ещё вроде здесь, а вроде где-то за гранью. Даёт мак, подмечает, что ушибы Жабки Пеночка лечила лопухом. Следом оборачивается на ужасно выглядящего Марево —  рана на затылке не внушала Грёзолисту надежд, когда он увидел исполина в первый раз. Благо, старательная Пеночка уже позаботилась об остановке кровотечения. Кашицей из календулы он обрабатывает ранение, крепко-накрепко паутиной затыкает. У Кедровки целитель также проверяет обработку ран, украдкой улыбается, глядя на свою ученицу — такая молодчинка. Также использовав ноготки, чуть меняет наложение паутины. За работой Грёзолист молчит, не любит отвлекаться на разговоры —  не привык пока быть, как Орешник, способный одновременно торчащую кость вправлять и историю рассказывать.
[indent] Частокол держался бодро, но видит Грёзолист за этим боль, испытываемую полосатым воителем. Деятельная Пеночка успешно справилась с ранениями кота, целитель же оставляет возле его подстилки мак и можжевельник.
Юнец украдкой вздыхает — сердце замедлило свой бешеный ритм, ком в горле пропал, ощущение, что не успеешь — тоже.
— Вереск, как он отдохнёт, проследи, чтобы съел и мак, и ягоду, пожалуйста... И спасибо тебе, — без всякого "за то и за это" — объяснения убивали ценность слов.
— Пеночка, пойдём, там, кажется, собрание... — Грёзолист манит ученицу хвостом и первым выныривает из палатки.

→ Главная поляна

[indent] Переселение в палатку старейшин, произошедшее, как кажется, столь давно и уже даже теряющее то ли некую яркость, то ли некую важность в памяти ещё достаточно молодого кота бесспорно стащило с его широких светло-серых плеч слишком большой и неизменно давящий, тянущий книзу валун всей былой ответственности, оставив после себя лишь никуда не исчезающее чувство искренней вины. Молчаливого, так и не высказанного, но оттого лишь крепче и сильнее сжимающего в своих болезненных тисках кошачью душу и грудину да прожигающего всё беззащитное нутро сожаления перед Сгоревшим, что будто бы по совсем не смешной шутке судьбы теперь чернявой, толком и неподвижной грудой меха соседствует со своим некогда лучшим другом и его родным дедом, перед юной Черничкой, враз оставшейся словно и вовсе без всей семьи при живых родителях, перед Мглой. Той самой серогривой, извечно серьёзной и чуть отстранённой от всей общности соплеменницы, которая даже после совершенного по отношению к ней предательства и, без сомнения, разбитого вдребезги и так не доверяющего всем подряд сердца помогла выбраться их ледяных когтей смерти бывшему другу и выходила его после совсем непоправимых ранений, полученных в схватке с медведем.

[indent] Негромкий шум со стороны входа в теперь постоянную палатку Ливня вынуждает его едва ли заинтересованно дёрнуть треугольным ухом в направлении топчащих пока ещё тёплую и податливую землю лап и спустя несколько быстротечных мгновений немного приоткрыть единственный оставшийся здоровым глаз, выцепляя в приглушённом дневном свете светлошкурую фигуру родной дочери. Запах свежей добычи ощутимо бьёт по чувствительным, будто бы обострившимся с момента значительной потери одного из органов зрения, рецепторам, но он совершенно не идёт в унисон с щемящимся от всей сцены и её осознания кошачьим сердцем где-то близко к тонким переплетениям рёбер, и серобокий старейшина неторопливо приподнимается с мягкой и уютной подстилки и аккуратно усаживается, обвивая пушистым хвостом собственные лапы.

[indent] — Спасибо, Черничка, — негромко, с лёгкой, уже ставшей привычной, хрипотцой в голосе добродушно отзывается на некое подношение Ливень и кривит тонкие губы в подобие мягкой полу-улыбки. — Без изменений. Всё также немного не вижу, немного хромаю и помогаю Вереску вытаскивать нахальных блох из его шерсти. Не догадываюсь даже, откуда он их постоянно берёт, — пускаясь в едва ли до конца искреннюю весёлость и шутливость, продолжает молодой кот и сужает здоровый глаз в любопытствующем прищуре. — У тебя как дела? Как ученические достижения? Тебе уже сказали, кто станет твоим новым наставником?

[indent] Юная Черничка осторожно всё же вступает в диалог со своим травмированным родителем, и данное наблюдение наравне с коротко тронувшей тонкую полоску губ ободряющей улыбкой отзывается в широкой грудине бывшего воителя неуютное сомнение, вынуждающее его задумчиво поочерёдно дёрнуть треугольными ушами на макушке. Подобно неугомонному и в последние луны наверняка отыскавшему прямиком на серогривой макушке молодого старейшины цельные залежи самого вкусного и нигде больше не существующего мёда рою агрессивных пчёл, мысли новым вихрем закружились и завертелись в кошачьей голове: неужели родная дочь боится и стесняется своего отца? Хотя, вторит рассыпчатым, практически неуловимым эхом внутренний голос никуда не девшегося и совсем не помутнившегося разума, почему она не должна меня, почти совершившего самое страшное предательство, стесняться?

[indent] — Договорился с блохами, а оказались рядом с ним, в одной палатке, мы с Метеором, — с едва отдающей искренней горечью и неудовольствием от этого теперь уже очевидного факта негромкой усмешкой отзывается Ливень и устремляет продёрнутый лёгкой задумчивостью взгляд в сторону мерно посапывающего светлошкурого Вереска ближе к дальней и более тёплой стенке палатки. — Сомневаюсь, что в нашем замечательном племени не найдётся того, кто мог бы всех нас спасти. Например, ты, Черничка! — кончик пушистого хвоста аккуратно соскальзывает с кошачьих лап и едва ощутимо щекочет присевшую напротив лиственную ученицу по её аккуратному и подтянутому бочку.

[indent] Разговор об ученичестве и успехах молодого оруженосца в тех, впрочем, вдруг сворачивает совсем не в ту сторону, в которую изначально планировалось его вести, и зарывается невидимыми, но от этого не менее острыми коготками прямиком в самые глубины и без того израненной, избитой жизненными обстоятельствами души, вынуждает непокорно дрогнуть небольшим бровкам и сдвинуться те чуть ближе к переносице. Взрослые проблемы и взрослые перепития ещё не должны были касаться невинной и явно не подготовленной ко всему подобному Чернички и не должны были посеять подобных мыслей и подобных размышлений в её совсем детском разуме, которому пока тяжеловато представить все объёмы и уровни возможных причин и остального, что от и до являлось лишь делом двух её неизбежно разошедшихся, но всё ещё одинаково крепко и сильно дорожащих единственным котёнком, родителей.

[indent] — Милая, со мной и мамой ничего плохого не происходило. Это, — он немного косит взгляд на свой не переживший встречи с медведем глаз и после чуть вытягивает сломанную лапу. — Лишь некоторые ранения, которые на своей шкуре может испытать и опробовать воитель, и они совсем не страшны. Не так страшны, как смерть. То что же мы с Мглой в данный момент... Не вместе, — кот вновь лишь больше хмурится то ли от воспоминания бывшей подруги, теперь ставшей совсем неприступной и даже будто бы холодной по отношению к нему, то ли от неуменя объяснять все эти темы и вообще лезть во всякое подобное-воспитательное. — Вовсе не твоя вина. И мы по-прежнему являемся твоими родителями в первую очередь, не смотря ни на что и ни на кого.

[indent] В какой-то секундный миг Ливень вдруг подумал о том, что он снова всё испортил. Сболтнул чего-то лишнего, совсем не предназначенного для девичьих ушей и всего её общего понимания мира, сказал что-то сложное и тяжёлое, о чём должен был умолчать и прежде посоветоваться со Мглой о том, можно ли ему вообще такое говорить их дочери, просто как-то и чем-то непозволительно расстроил юную Черничку, и теперь с мелькнувшей в глазе искренней растерянностью слушал каждое её высказывание и оглядывал понурую мордочку с плечами. Её слова острыми, совсем тонкими и оттого практически незаметными иглами безжалостно впиваются прямиком в отцовское сердце и кровоточащими занозами навсегда остаются в том, вынуждая с отражающимся в каждом действии непониманием едва видимо морщить серую переносицу и взволнованно покачивать кончиком пушистого хвоста. Что она такое говорит? Почему её светлую голову вообще посещают подобные мысли и размышления о том, что для неё так или иначе было непосильным? Кто-то внушил ей такое мышление или это было лишь закономерным плодом свалившихся на плечи девчонки жизненных перемен и трудностей?

[indent] — Не говори таких глупостей больше никогда, Черничка, — пресекает молодой кот дальнейшие раскаивания и печальные речи старшего оруженосца их племени и гнёт свои треугольные уши ближе к затылку. Миг, в который Черничка вдруг резвой молнией бросается прямиком в объятия к своему столь рано переселившемуся из палатки воителей к старейшинам родителю и наравне с приглушёнными его шерстью всхлипами пропитывает ту своими кристально чистыми, солёными слезами, кажется Ливню неизменно переломным моментом, напоминающим тот, когда он в ходе неравной битвы оказался под лапами безжалостного медведя и получил от него непоправимые раны. — Хорошо, Черничка, я обязательно поговорю со Мглой,но только в том случае, если ты пообещаешь мне больше никогда так плохо о себе не думать и не винить себя во всём, что произошло совершенно не из-за тебя. Договорились? — приобнимая светлошкурую ученицу собственным хвостом и прижимая её чуть ближе к себе, чуть мягче произносит старейшина. — Пойдём с тобой на главную поляну, может быть, Темнозвёздный соберёт общее собрание и назначит тебе нового наставника? А я заодно поищу Мглу, чтобы исполнить данное тебе обещание.
>>> главная поляна

[indent] Насыщенные будни вихревым потоком подхватывают и уносят глашатаю в дела племенного быта, не оставляя ни единой свободной минуты на отдых. Без предводителя Листве тяжко, пусть воители и справляются общими усилиями, но продолжаться так дальше не может.
[indent] Впервые в жизни Мгла чувствует предательскую растерянность: она словно знает доподлинно как должна действовать, но не решается так просто взвалить на себя груз неотвратимой ответственности без поддержки – как это не иронично, хранящих молчания звёзд.
[indent] Будто бы ранее пеплогривой оная когда-то требовалась.
[indent] К счастью, глубоко задумываться о будущем воительница банально не успевает, ибо распределение патрулей, тренировки с Ливнем, а также прочие малозначимые, но неизменно отнимающие время проблемы, требуют ее непосредственного участия. В какой-то нелепый момент безнадёжной гонки с затаившимся в глазах соплеменников ожиданием, пеплогривой становится даже совсем немного боязно, что она выдохнется гораздо раньше, чем наладится хоть что-нибудь, но страх улетучивается стоит только кошке выйти на главную поляну.
[indent] Лиственное племя на нее надеется и она просто не имеет морального права сплоховать.
[indent] Медуница с Тигроловом, Чертополох и Дымом изгоняют с исконно родных земель лисицу, а сама Мгла спустя еще пару дней тревожного ожидания, заручается поддержкой идущей на поправку Тмин, решаясь наведаться «в гости» к Туманному племени.
[indent] Она прекрасно помнит их последний разговор в палатке целителя как только Тмин приходит в сознание; они говорят про нападение лисы и про необходимость искать Темнозвездного. Снявшая с себя все подозрения в излишней импульсивности сестра упрямо требует не оставлять ее в стороне от поисков несмотря на полученные раны.
[indent] Мгла сухо ставит ей условие: в случае если при переходе к Туманным ей внезапно станет хуже, об участии в патрулях – не может быть и речи. Несмотря на все опасения, бурая проходит импровизированное испытание достойно, успевая также вскользь показаться на глаза Омеле, чего и добивалась по сути глашатая. Сама же она убеждается в непричастности соседей к исчезновению предводителя, информируя скупо Горечь Звезд о лисе и договариваясь с ней о новой встрече на Острове.
[indent] Переход туда-обратно занимает добрую половину дня, и поэтому вернувшись, кошка успевает только наведаться вновь к молодому старейшине, не собираясь давать тому малейших послаблений, а после, едва ли осознавая себя, успев предварительно заставить серебристого проглотить назначенные ему Багульницей укрепляющие травы, забыться крепким сном на одной из свободных подстилок, не чувствуя в себе сил добраться до воинской и пустого без временно поселившей в целительской Тмин, гнёздышка.

[indent] Она не видит снов уже давно.
[indent] Должно быть, причина тому, огромная усталость, и потому вторжение в свое безмятежное сознание чувствует почти инстинктивно, распахивая нефритовые глаза во сне, который знает, априори не принесет ей хороших новостей. Она их давно от «них» не ждет.
[indent] Перед Мглой – застывший звездным призраком неживой силуэт. Одного взгляда на бело-рыжую словно искрящуюся шерсть достаточно, чтобы понять, что назад пути нет. Не у нее.
[indent] Впереди – только проклятье Лиственного племени, существует ли оно на самом деле или нет. Звездная кошка незнакома, а значит имя ее можно лишь интуитивно угадать, впрочем, то не слишком сложная задача, ибо о ставшей еще при жизни легендой Рассветной Звезде не знает, разве что глухой в Лиственном племени.
[indent] Раздражение скребет нутро. Мгла выдыхает сквозь разомкнутые губы. Она рада, что к ней не пришел кто-то из знакомых, кого она потеряла. Так проще. Ей по душе.
[indent] Смешок срывается свободно – здесь нет живых, чтобы держать перед ними опущенным забрало. Пепельная слушает, запоминая, и понимает лишь частично,  вопросы свои держит надежно запертыми за грудиной, где все с каждым словом звёздной предводительницы застывает под образовавшейся там в одночасье коркой льда.
[indent] Так уж необходима ей предлагаемая предками помощь?
[indent] Вопрос смешной и по факту бессмысленный.
[indent] Ответ на него может быть только один.
[indent] Шутка ли, но Мглу на самом деле волнует благополучие Листвы в грядущем.
[indent] Особенно теперь, когда Темнозвездного нет в долине – звучит слишком абсурдно, чтобы поверить в это так легко.
[indent] - Хорошо, - произносит, наконец, не уступая кошке в жесткой манере речи. – Я не задам ни одного вопроса. И позабочусь о племени без дара и звездного имени, - принимает судьбу свою как данность даже если вскоре придется с жизнью распрощаться. Незаменимых в этом мире нет, в племени достаточно котов и кошек, что могут встать на ее место. Об этом даже не стоит беспокоиться. Волнует Мглу совершенно другое и несомненно важное.
[indent] - Листва продержится без истинного предводителя – но не целителя, - смотрит прямо, становясь напротив Рассветной Звезды, как если бы бросала предкам вызов. Ей их игры уже порядком осточертели.

[indent] Звездная кошка просит подождать еще немного. Мгла только щурит внимательные, поддернутые инеем зеленые глаза.
[indent] Немного – сколько, день, два, луну, сезон – легендарная предводительница не уточняет. Все что остаётся – проглотить возражения и вспыхивающие в противовес смутным обещаниям претензии.
[indent] Мгла терпелива и умеет ждать, вот только далеко не все ее соплеменники обладают подобной выдержкой и горазды искать неприятности на свой хвост, что зачастую чревато визитом к целителю. Она не говорит ничего из этого, догадываясь, что предки все видят и знают.
[indent] «Только ничего с этим не делают», - шипит змеей врожденная подозрительность, кою быстро купирует непоколебимая рациональность:
[indent] «Должны ли мертвые вообще что-то делать для живых?» - задаваясь данным вопросом, Мгла заметно понижает градус мерзлоты, прикрывая на миг глаза и даже выдыхая как-то устало.
[indent] Она слушает Рассветную Звезду, подергивая серыми ушами, внимая загадочным наставлениям, понимая, что даже без дара и имени явление предка к ней в сон – одобрение дальнейших действий, которое в глубине души пепельная надеялась получить.
[indent] Племя – душа, а предводитель – сердце.
[indent] Холодное сердце предпочтительнее зияющей на его месте пустоты.
[indent] - Я хорошо запомню твои слова, Рассветная Звезда, - выражает благодарность сдержанным и прохладным кивком как привыкла.
[indent] Племена и ранее жили без благословений и поддержки звезд, так что по сути изменилось?
[indent] С чего она решила вдруг, что предки им что-то обязаны?
[indent] Мгла вовсе не стремилась быть ведущей, но выбор Темнозвездного решил все за нее. Хорошо это или плохо – только время покажет. Как и то, как проявит себя в будущем та, единственная пришедшая на ум юница с холодным именем.
[indent] Она закрывает глаза, позволяя миру вокруг начать растворяться в серебристом тумане, отпечатывая на обратной стороне век образ сильной и несомненно мудрой бело-рыжей кошки, не беря в пример, но не позволяя также себе забыть эту встречу.
[indent] Слова, произнесённые очередным пророчеством напоследок звенят в ушах, когда на удивление легкая серая голова отрывается от примятой телом подстилки.
[indent] Мгла знает, что не сможет стать для Листвы новым рассветом – это не ее роль, но чтобы защитить племенной порядок изнутри, придется умолчать о части разговора с предком и подарить родному племени хотя бы отблеск былой надежды.
[indent] Встречаясь молчаливым взглядом с Ливнем, пеплогривая встает и уверенным шагом направляется прямиком на главную поляну.
[indent] Она не сможет стать для Листвы рассветом, но взять на себя роль беззвездной ночи – ей по силам.

>>главная поляна