СЕРДЦЕ ЛАГЕРЯ

Недовольно пыхтя что-то нечленораздельное под нос, Бурьян вышагивал, то огибая пожухлую траву, то наступая на нее со всей силой, свойственной ему. Желая затоптать каждый росточек, он не задумывался о том, что своим поведением отпугнул любую мелкую дичь. За спиной - или где-то рядом, Бурьян предпочитал ее не замечать - шла Всполох, и от её присутствия белобокому становилось донельзя тошно. Что Всполох забыла рядом с ним - Бурьян не понимал.

Куда проще было бы в компании сестры, но той простыл и след - по-видимому, спозаранку убежала на очередную тренировку: строить глазки наставникам да оруженосцам, уж кто-кто, а сестрица умела это делать.
- Я тебе не какая-то там псина, чтобы по следу идти, - огрызнулся он, наконец, понимая, что на острый выпад Всполох не отреагировал еще раньше, в лагере: - Если такая умная - веди самостоятельно; аль знать не знаешь, где находится говорилка с предками?

Бурьян закипал. Возможно, то были искры, идущие от говорящего имени Всполох и прячущиеся меж шерстиной Бурьяна, а возможно Щепетильная тема с предводительницей настолько задела его, что серомордый не мог и двух слов связать, чтобы не устроить очередной выпад.
- Понятия не имею, зачем тебе вообще идти со мной. У тебя столько друзей- А, простите, я ошибся. Друзей у тебя нет, и поэтому ты решила выбрать из племени хотя бы кого-то, кто еще не счел нужным подумать о том, чтобы перекусить в ночи горло?

Бурьян прекрасно помнил о поведении Всполох - он видел её хаотичность насквозь, и попасть в цепкие когти рыжешкурой кошки не хотелось: особенно сейчас, когда какие-то луны отделяют его и Всполох от того, чтобы переселиться в воинскую палатку. Оставаться учеником до старости лун Бурьян не хотел, поэтому ему необходимо было вести себя относительно “хорошо”. К счастью, они со Всполох уже отошли от лагеря Тумана, и, возможно, хвоста за ними никто не отправил.
- Вообще, как по мне, если идти дальше - совсем скоро мы наткнёмся на запахи Омелы и Полыни. Или как её будут звать? Звездная Полынь? Полынная Звезда? Полна Звёзд?

Бурьян любил свою наставницу. По-особенному. Но не любил ту самую сторону, которая прямо сейчас, с замирающим сердцем, двигалась к Лунному Истоку, чтобы связать себя с Предками: - Увидит своего отца, переклинит и станет такой же, как Рокот Звёзд. Если не хуже - Рокотом Звёзд быть - себя не уважать.

Не то, чтобы Бурьян вообще обращал внимание на поведение прошлого предводителя - у него были свои интересы. Но теперь, будучи учеником новоиспеченной предводительницы, серомордый считал, что был обязан углубиться в азы внутренней политики Туманного племени. И, возможно, еще больше возненавидеть племя Листвы.
- Ты там сама-то как считаешь? Пойдёт Туману на пользу это внезапное изменение? Или, быть может, стоило вообще жить без предводителя до тех пор, пока эти яркие точки не закричат в ночи в ухо каждому о своём присутствии?
Он услышал треск под лапами и опустил взгляд вниз. Сухая ветка лопнула под очередным шагом. Бурьян остановился и, нахмурившись, осмотрелся по сторонам. Яркие запахи лагеря Тумана практически исчезли, а присутствия Полыни и Омелы он так и не нашел.
- Возможно, придется идти через племя соседей и спрашивать дорогу у них, попутно забрав дары в честь хозяев леса.

Конечно же, Бурьян имел в виду собственное племя.

Отредактировано Бурьян (2022-11-11 16:24:16)

главная поляна >>>
дождём ледяным и оттого абсолютно неприветливым встречает двух снежных детищ, спешным шагом идущих из самого сердца тумана, редкий подлесок с каменистыми отлажениями по обе стороны тонкой ниточки-тропинки. первым знаменующим собой уже наступающий на кончики кошачьих хвостов сезон голодных деревьев морозцем, неукротимо несущимся на извилистых волнах, обласкивает узкие точёные морды и утягивает за собой одну пару небольших треугольных ушей, невидимым клее приклеивая те к затылку. запахами смытыми и смешавшимися в непонятное, неразличимое толком нечто приглашает диких охотников в своих едва темнеющие, уже неизбежно затрагиваемые густеющими сумерками глубины и сквозь вынужденный прищур разнящихся только цветом глаз дразняще показывает именно то, за чем частенько жалуют сюда разновозрастные путники.

короткие, тихим шёпотом вбитые прямиком в тревожную жилочку в кошачьем сознании слова пёстрой предводительницы, тревожным эхом испуганной птицы то и дело отзываются в памяти твёрдо шагающего и едва подрагивающего под натиском испортившейся погоды молодого кота. взглядом внимательным и цепким к каждым крошечным деталям, к каждому едва доносящемуся до чуткого слуха шуму обводит метель пространство вокруг них с хладнолапом и в боевом напряжении поддерживает каждую мышцу на своё худощавому туловище, будто бы тем самым готовясь в любую секунду отразить возможную опасность.

— неудачное стечение обстоятельств, — лишь подходя к конечному пункту их с оруженосцем небольшого путешествия, отзывается негромко на вопрос о временных рамках укрепления лагеря и скрывает невольную усмехающуюся полу-улыбку в дрогнувших светлых, почти прозрачных, усах. — верно мыслишь, хладнолап, — притормаживает у особо большого и гладкого валуна, через мгновение которому суждено стать будущим местом встречи, и неторопливо оборачивается на своего ученика. — разделимся. поищи лопух и собери в него подморозившиеся листья, я займусь палками. ещё я увидел тут местами поросль вьюнка, который омела использует для крепления сломанных конечностей к специальным небольшим деревяшкам, так что если будет желание и место в пасти – можешь порадовать нашу целительницу, — распоряжается ненавязчиво и в стиле простой просьбы, коротко припоминая собственные первые дни в палатке врачевателя после перелома задней лапы во время очередного назначенного рокотом звёзд патруля.

молчанием и тишиной отзывается на все слова молодой белогривый юнец в унисон с бушующим под рваными, резкими порывами ветра подлесьем, и тонкие губы старшего, до последнего мига провожающего худощавую фигуру в глубины хитросплетений тонкостволых деревьев, едва кривятся в гордом одобрении. метель, за столько лун уже привыкший и насквозь пропитавшийся личным обычаем лишнего раза не высовывать собственного языка из пасти и не тратить исторгающихся из глотки звуков на ненужные слова, испытывает наставническое довольство за исполнительность и видимую дисциплину хладнолапа. знает, что было бы в несколько раз времязатратнее и сложнее обучать великому воительскому искусству какого-нибудь невозможного упрямца или отборного ленивца, представители которых уже встречались в учительской практике воителя ранее, и потому почти радуется возникшему между ними пониманию.

когда белоснежное пятнышко размеренно покачивающегося от каждого нового шага кончика длинного, тонкого хвоста в последний раз мелькает меж поросли каких-то безызвестных кустарников и скрывается в редкой чаще, брови в откровенном недовольстве столь невовремя испортившейся погодой хмурятся и тянутся ближе к переносице, пока узкие плечи несколько раз крупно подрагивают в бесполезных попытках отряхнуться. всем собранные ими обоими материалы, что ожидаемо вместе с их доставщиками вымокнут под начавшимся ледяным дождём, ближе к лагерю станут уже абсолютно непригодными в сыром виде для задуманной изначально горечью звёзд работе, и одно только осознание очередного оттягивания укрепления палаток – особенно обзаведшейся двумя крошками-котятами детской – ради высушивания листьев и палок неприятным уколом раздражения звучит где-то в черепной коробке. иного выбора, впрочем, всё равно ни у кого из них не имеется, и потому, не медля больше ни единой секунды и не позволяя самому себе продрогнуть до самых костей, метель торопливо направляется в обратную от оруженосца сторону, не забывая с настороженностью и серьёзностью блюсти за их безопасностью.

— неплохая работа, — возвращаясь к уже заблестевшему от льдистого налёта большому валуну практически одновременно с младшим соплеменником и аккуратно отпуская свой сегодняшний улов – на паре ветвей, связывая их вместе, было намотано немного извилистого вьюнка – на землю около того, негромко произносит и заметно посерьёзневшим взглядом просит юнца немного задержаться. — не сомневаюсь в твоей разумности и умении слышать распоряжения старших, хладнолап, но считаю нужным обсудить это с тобой лично. забота о картошке и её котятах, в жилах которых течёт кровь нашего с тобой племени, полностью легла на плечи сумрака, и ты, как бы тебе не было охотно помочь соплеменнику или какие бы чувства ты не испытывал к этим домашним, не должен ему помогать. никак и ничем, понимаешь? — взмахивает коротко вымокшим и оттого ставшим несуразно тонким хвостом в жесте, что ещё пока не закончил и обязательно даст ученику время ответить позже. — но это не мешает тебе однажды зайти в детскую и познакомиться с новыми товарищами. временно ли это будет или постоянно – знают лишь одни предки, но неизбежно ещё как минимум луны четыре нам придётся существовать бок о бок. они ведь тебе интересны, я не ошибся? — кивает в одобрение этому вполне ожидаемому и закономерному чувству, показывая тем самым, что совсем не осуждает и не запрещает хладнолапу завести новых знакомств. — хочешь что-нибудь спросить?

Хладнолап поднял глаза, заслышав голос наставника, и, помедлив, кивнул в ответ на его похвалу. Неожиданно Метель продолжает говорить, словами своими затрагивая натянутые до звона струны, заставляя юнца смешаться и отвести взгляд – не может же его наставник читать по глазам? Или, святые звёзды, его отношение столь очевидно для окружающих? Он и без того старается по максимуму скрывать свои истинные эмоции, привычно прячась за панцирем угрюмой невозмутимости. Однако Метель в несколько фраз продевает острые когти в трещины и достаёт до мягкого податливого нутра. Хладнолап ведь и шагу ни сделал к этим домашним, и всё же... и всё же.

Если кто-то ещё в племени догадается, что он к ним неравнодушен, едва-едва установившийся нейтралитет со сверстниками, благодаря которому все царапины от прошлых стычек наконец зажили, не сменившись новыми – всё полетит псу под хвост.

[indent] – Посмотрите, наш полукровка нашёл себе новых друзей!
[indent] – Эти домашние тебе под стать, глянь-ка, вас можно принять за родственников!
[indent] – Наконец-то у нашего Холодочка появилась родня! А то ведь его мамашка с б е ж а л а со стыда!

Хладнолап ожесточённо ударяет охапкой листьев о землю, освобождая пасть, и угрюмо утыкается носом в столь удачно подвернувшиеся заросли лопуха. Наклоняет голову к самой земле, не смущаясь того, что вся грудь и щёки перепачкаются в грязи; пока он перегрызает основание самого большого листа, у него есть фора, чтобы помолчать и тщательно взвесить все слова, которые он решится выпустить в сырой промозглый воздух.

– Это не моё дело, – наконец отвечает он лопуху, как будто это его самый фанатичный слушатель. – Что мне до каких-то домашних? – он морщится от сока, попавшего на язык, и буркает почти неразборчиво: Сдохнут от голода и холода посреди Голых Деревьев. Никто по ним не будет скучать. Уж точно не Сумрак.

От этого надменного неприятного кота у Хладнолапа лапы начинали дрожать – не то от желания отойти от него подальше, как только появляется в обозримой близсити, не то от стремления врезать когтями по морде. Он знал, что что-то не очень хорошее связывало его и Зарницу, и уже одного этого было бы достаточно, чтобы его не любить, потому что альбинос не представлял, что должен сделать взрослый и ответственный воитель с прямо стоящими мозгами, чтобы заставлять из дня в день расстраиваться такое беззаботное солнышко, как Зарница.

Поэтому представить его в роли заботливого отца было равносильно тому, как если бы Картошку обихаживала дикая лиса.

➦ главная поляна

Так ли легко отринуть то, чем так долго жил? Тенеплясу не хватило и более тридцати лун, чтобы забыть бытие шамана и стать племенным котом. Но вот она – свобода. Манит запахом сосен и журчанием ручья. Вольным ветром пробегается по врановой шкуре, путается в ней, шерстинку прижимая к шерстинке. Вот она – свобода, да ком отчего-то горький в горле стоит. Давит, мешает вдохнуть. Сожаление? Отчаяние? Осознание?

Он за спину оборачивается. Туда, где биением чужих сердец полнится туманный лагерь. Где каждый друг другу брат и сестра, хоть не по крови, но по духу. А кто братья и сестры ему? Те, что силуэтами зыбкими вокруг? Во взглядах их: жалость, понимание, сочувствие. Во взглядах их обещание быть рядом. Точно, только они – духи – и будут с ним рядом всю его жизнь. Были, есть и будут. К шаманам за помощью приходят живые, но никогда рядом с ними не остаются. Но вот духи. Духи с ними задерживаются. Кто-то на несколько лун, кто-то до самой шамановой смерти рядом. С ним всегда будет мягкое серебро, полное нежности и любви, и жесткая сталь, с грубой, но такой чистой правдой. А он всегда будет с ними. И с ними. . .

С Воронёнком, что стала ему дочерью. Он помнит ее крохотным дитем в сосновых корнях. Ребенок, что так рано лишился матери. Кроха, что одна бы погибла. Мог ли он тогда предположить, что так тесно переплетутся их жизни?
С Крестовиком, что стал для него почти как сын. Он помнит ту ночь, когда они смотрели на звезды. Ребенок того, кто не признавал самого шамана. Ученик того, кто мог бы стать погибелью племени. Знал ли он, что однажды так привяжется к чужому дитя?
С Омелой, что стала для него сестрой по духу. Он помнит, как смотрел за ее работой в палатке. Кошка, что так же тесно была связана с травами, как и он. Целительница, которая повидала многое. Ожидал ли, что готов будет рискнуть своей жизнью, спасая ее?
С Гореч- Полынью, что стала предназначением и проклятьем. Он помнит ее взгляд, что отчего-то раньше будоражил. Дочь узурпатора, что несла на себе бремя. Предводительница, несущая на плечах больше, чем кто-либо когда-нибудь смог. Смел ли думать, что горечь может быть столь сладкой?
С туманными, что так и не стали его домом, но оставили отпечаток в его сердце?  Он помнит их взгляды: косые, заинтересованные, презрительные. Коты и кошки, переживавшие тяжелые времена. Воители, несмотря ни на что, встающие после падения. Ведал ли, что те, для кого он чужой, все равно окажутся для него значимы?

Когтями борозды в земле неосознанно делает. Вздыхает протяжно, глаза прикрыв. Он еще немного побудет здесь. Совсем недолго. Это уже не его дом. И было ли это место хоть когда-нибудь ему домом? Будет ли он скучать? Ухмылкой горькой приподнимаются уголки губ. Будет, кому ему здесь врать. Себе и духам? Себе он врет уже давно, а духам... духи всю правду знают, но ни ему, ни другим не расскажут. Они просто пошелестят раскрывающимися листьями, пощекочут усы весенним ветром да заведут песнь в небе, устремляясь в горы. Зовя Тенепляса за собой. Тенепляс. Племенное имя. Отречься бы от него, вернуться к тому, с чего начал, снова стать просто Шаманом, да только не получается. Оно уже – родное. Оно с ним срослось, пустило корни, как могучий дуб в почву. Нет, он останется Тенеплясом до своего последнего вздоха и после, когда вместе с любимыми будет духом ступать по земле племен.

А пока он присаживается подле дерева, опираясь смольным боком о не спешащую нагреваться под робкими лучами солнца кору. В горы путь неблизкий и ему еще хочется подышать лесным духом.

Он слышит родной голос. Или подернутое дымкой сознание обманывает, вертит им, точно игривый ветер осенним листом. Сладкий мед так часто оказывается горькой смолой, что веры нет уже никому. Ни себе, ни другим. Себе особенно.

Нет, вера есть. Она имеет обличие. Живое, трепещущее и такое хрупкое. У веры этой щемящее сердце родной голосок. У веры этой его собственное отражение – меньше, пока слабее, но потом – обязательно сильнее. У веры этой в глазах янтарь переливается тоской (ему кажется или это отражение его собственного, дождем печали омытого?). И вера эта сейчас пред ним.

— Чудо мое- — и голос собственный срывается. Падает вниз, к лапам своим и ее, а потом ниже, глубже, в почву глубоко, чтобы потом семенем горечи прорости, да расцвести букетом могильно-черным. Ком в горле растет, ширится, но шаман проглатывает его, давится на выдохе судорожном, колючками терновыми изнутри тонкие стенки в кровь сдирая. Он должен быть сильным. Не себя ради, — доченька моя.

Треском сухих веток разрывается беспомощное сейчас шаманово сердце. Носом в чужую макушку, вдохом глубоким. Будто пытаясь запомнить. И правда – пытаясь. Будто собирается уйти навсегда. И правда – соби- собирается? Осознание набатом – он уходит. Он правда уходит. С территории. Из племени. Но не от нее.

— Ты только не плачь, хорошо? — мягкая улыбка дрожит губами. Знает ведь, после слов таких – реки слез проливаются. И чужих, и своих. Колет болью, сжимает, душит. Шаманова фигура меж двух огней и пламя их уже давно лижет вранову шкуру. И вновь вдох глубокий. Шерсть опаляется, пеплом осыпается смертное тело. Чтобы потом воспрять вороном, — я- я все равно буду рядом с тобой.

Влагой щиплет потухшее пламя костра в глазницах. Солью нежную кожу жжет, но на чужую макушку не срывается. Шаману не ведомы слезы. Шаману не ведомы сомнения. Но шаману ведома любовь, что вновь песком сквозь когти утекает. Вместо слез макушку Воронёнка язык тенеплясов касается. Как когда-то в детстве – нежно, мягко, любяще, обещающе быть рядом, даже если будет далеко.

— Я буду оберегать тебя, — шепчет на грани слышимости в чужие уши. Шепчет весенним ветром, шелестом травы, шорохом вороньих крыльев. Шепчет ей. Шепчет себе. Шепчет духам. Чтобы только они слышали. Серебро шерсти рядом отзывается нежной тоской, — и в миг, когда буду нужен, ты просто. . . просто скажи им и они позовут меня, а я приду собой ли, вороном ли.

Дрожь лап ослабевших вмиг касается. Это выше сил его, выше всего, что могло бы на плечи его лечь. И точно на голову небосвод падает, а он смотрит на это, приняв смирение к погибели скорой. Участь ли это шаманов – расставаться с близкими? Или это злой рок, что коснулся лишь одного Тенепляса?

Ему это не ведомо. Он лапой к себе хрупкое тельце крепче мягко прижимает. Ученица, дочь, вера, шаманова последняя живая любовь.

— Пожалуйста, будь сильной и не бойся смотреть вперед, — выдыхает почти умоляюще. И в голосе нет больше дрожи, лишь спокойствие ночного неба, глади озерной. В голосе лишь нежность подснежников да забота отцовская, — и будь собой.

Отредактировано Тенепляс (2023-05-03 22:34:11)

"А кто будет оберегать тебя?". Раскатами грома по черепной коробке. Всполохом молнии под закрытыми плотно веками. Никто. Его будет оберегать Никто. Духи не смогут уберечь его вранову шкуру. Лишь он сам, время и случай. Отныне он вновь сам за себя, но не страшится этого. С детства всегда был лишь он, мудрый старец и духи. Потом старца не стало и остался он наедине с духами. Ничего не изменится. Все встанет на круги своя, пойдет в ритме, что им же, шаманов, был нарушен.

Ему так много дочери своей сказать хочется. Да мысли в слова не облачаются, на крыльях невинных белых птиц воспаряют в небо, теряясь средь девственно чистых облаков. Слов так много, но они – пусты. Они не передадут отчаяние, горечь и сожаление. Они не передадут привязанность, заботу и любовь. Слова – лишь звуки, коими душа пытается передать то, что в ней таится. Только все оно искажается дрожью голоса.

— Это ты меня прости, мой солнечный луч дождливого дня, — детские слезы ранят сильнее когтей страшного неведомого зверя. Крошит кости и дух выбивают сильнее удара лапы Чудовища, вспарывают шкуру легче его клыков. Тенеплясову шею душат путы невидимые, сжимают до хруста, до сдавленных вздохов. Спасительный воздух не поступает легкие. Легкие жжет пламенем. Он так пред ней виноват, — мне очень жаль. Мн- мне так жаль.

И он слез больше не сдерживает. Не может сдержать. Они талыми реками по выжженной земле черных щек стекают. Медленно, одна за одной, пробивают себе путь вниз, к земле, чтобы оросить ее и черную макушку, что под головой шамановой прячется. Но он сказал ей быть сильным и сам сильным должен быть. Должен показать. Как мудрый учитель сообразительной ученице. Как заботливый отец любящей дочери.

Оттого он улыбается. Смотрит с улыбкой в тоскующей нежности на янтарь красным маком обрамленный. Смотрит в чужие ручьи и собственные реки успокаиваются. Они так похожи. Они как отражения друг друга. Как шаман отражение Своего Духа, так и Воронёнок отражение Тенепляса. Их судьбы переплетены вьюнка цветами, что за вороновы перья цепляются, поколения черных птиц объединяя.

— Обещаю, малышка, — и слова эти в шепотом укутанные даются так легко. Не обманет. Придет. Обещание свое ради нее одной выполнит. Оземь разобьется, ворохом перьев смольных станет, мир мертвых и живых коль надо будет переступит, но придет. Обещает ей. Обещает себе, — клянусь, — клятву пред духами дает, что молча смотрят. Они всему свидетели. О нем сберегут память, а он сбережет обещание.

Но время утекает уже не песком, водой со льдин стаявшей. Шаман позволил себе непозволительно много. Знает, сколь жестоки и злобны могут быть те, кто маски алчного дружелюбия и любовь лишь к своим носят. Знает, оттого оставаться здесь ему – опасно. Шаман должен уходить. Продолжать свой путь к одинокой свободе, что в кронах деревьев ветром вьется, да земли не касается. Но это так сложно. Когда у груди – самое ценное в этом мире.

— Что бы другие не сказали, — гулом северного ветра голос ворона над его вороненком раздается, — знай свою правду, — реки высохли, оставшись лишь дорожками соли на кошачьих щеках. И в янтаре глаз собственных снова возрождается слабым пламенем шаманский костер, — а теперь беги к тем, кто убережет. Коль они злы будут, скажи, что вороненок прощался с вороном, и напомни, что большие вороны за птенцов своих сначала выклевывают глаза, — шалость легкая, улыбкой почти озорной. Роскошь, что шаманам не позволена, но он хочет уйти, посеяв в сердце ребенка уверенность, что он не исчезает бесследно, — улетая, вороны не прощаются, — сил слишком много требуется, чтобы медленный шаг назад сделать. Чтобы отстраниться еще сильнее. Физически, но не морально, — они лишь говорят, — еще шаг. И еще. Глаза в глаза. Янтарь к янтарю. Смоль к смоли. Вороново перо к вороненкову перу, — до новой встречи.

И уходит, стараясь плечи распрямить, да не получается. Острыми лопатками тянется к верхушкам сосен, а головой, к их в земле дремлющим корням. Оборачиваясь лишь на мгновение, чтобы в последний раз сегодня бросить взгляд на свою родную дочь. В последний раз сегодня, но не в последний раз в жизни.

Они еще обязательно встретятся.

➥ в нейтральные земли

[ Таймскип ]
Левая лапа всё ещё болела, и промозглые ветра сезона Юных Листьев не способствовали хорошему самочувствию, а потому Первоцвет был хмур и ворчлив больше обычного: морда у него перманентно была смурная, настроение — паршивое, и сложно было сказать ему что-нибудь, что не заставляло его раздражённо закатывать глаза или вздыхать. Лишь Щетиннику и Горечи Звёзд он заставлял себя вежливо кивать, остальные же не достойны были утруждений. Снисхождения лишь иногда удостаивались Маковка и Чернокрылая: названная дочь и бывшая ученица, не пристававшие к нему с вопросами, лишь понимающе провожали его взглядами — и он был им за это благодарен. Первоцвету не нравилось быть угрюмым и пасмурным, но в какой-то момент он решил, что имеет на это право.
И вылазка в подлесье была для него возможностью себя немного растормошить. Лапа заживала скверно, капризничала, если Первоцвет её нагружал, и болезненно ныла холодными ночами, которые он продолжал проводить в палатке старейшин, поэтому ему казалось, что нужно разрабатывать её чаще, чтобы лапа совсем не ослабла и не лишилась наращённых мышц. Первоцвет уже не раз выбирался охотиться, но всё сложнее ему было ловить крупную дичь: раны, нанесённые Мором, давали о себе знать в самые неподходящие моменты.
Сейчас он плёлся за Горечью Звёзд, опустив косматую голову вниз, и недовольно водил ушами на все посторонние звуки. Патруль, в который входили трое — он, предводительница и юный Рябинник — имел под собой важную цель: выследить и убить ястреба, повадившегося охотиться на их территории. Возможно, Первоцвет переоценил свои силы, когда вызвался помочь, и взволнованный взгляд Тутовника тогда был красноречивее слов, но отступаться и жалеть себя воитель давным-давно отвык. Случались в племени проблемы, требовавшие радикального решения, и в такие моменты оглядываться на собственные трудности было не с хвоста. Нужно — значит, нужно. Сначала — племя, потом — ты сам. Если, конечно, ты способен стоять на лапах и храбро щерить зубы в лицо опасности.
И Первоцвет был готов. Племя сейчас и так переживало не лучшие времена, а потому прожорливая хищная птица была лишней и неприятной мелочью, избавиться от которой следовало как можно скорее. Неловко, разве что, было перед Рябинником: рядом с ним, пышущим силой, Первоцвет ощущал себя слабее. В Рябиннике чувствовалась сдержанная прыткость, Горечь Звёзд была гибкой и неистовой, а он, Первоцвет, мог похвастаться разве что тяжёлой лапой и опытом, превышавшим опыт его спутников. И нужен ли был этот опыт сейчас?..
— Кроличьи следы, — негромко произнёс Первоцвет, остановившись и понюхав воздух. — И обрываются здесь... — он принюхался к земле, тяжёлым вздохом взметнув с неё пару тонких сухих веточек, и снизу вверх обратился взглядом к Горечи Звёзд. — Это может быть самка? Они гнездятся в сезон Юных Листьев. Вдруг у неё есть гнездо?

тскип

[indent] Луны текли одна за другой, наполненные столькими событиями, что уследить за всеми не представлялось возможным, и появление на территориях племени пернатого хищника казалось наименьшим из зол. И все же, когда из уст Горечи Звёзд прозвучало его имя, Рябинник сразу же почувствовал небывалый прилив сил и энтузиазма — наконец-то выпал шанс пустить когти в дело и принести племени реальную пользу, а не слоняться по лесу, стирая лапы в кровь в погоне за фантомными следами. 

[indent] Напряжённо и неторопливо двигаясь в конце процессии, Рябинник намеренно отстал от старших соплеменников на пару хвостов, не собираюсь оспаривать право первенства их скоромного патруля. Он только молчаливо хмурился, переодически отрываясь от исследования взглядом окрестностей и прислушиваясь к разговору предводительницы и старшего воителя, но, не выуживая оттуда для себя ничего стоящего, снова сосредоточивал своё внимание на выслеживании. В голове его то и дело крутились мысли о Тенеплясе, уход которого поначалу затронул раскалённые добела нервы самца, но привычным для него всплеском гнева и презрения Рябиннику удалось восстановить равновесие внутр и вернуться в знакомое для него раздражённое состояние. Как бы не чесались когти вцепиться в шкуру трусливого бродяги, теперь утерявшего всякое право зваться воителем, — впрочем, в его глазах никогда им не являвшегося, — впервые за всю свою жалкую жизнь он принял правильное решение. Можно было предположить, что Горечь Звезд всячески пытается утаить предательство глашатая от племени — для неё должно быть оно стало наиболее болезненным, — однако вряд ли отсутствие столь значимой фигуры в цепочке иерархии надолго останется без внимания воителей. Вопросы начнут задавать ещё до возвращения основных патрулей в лагерь — и тогда у предводительницы не остаётся возможности дальше скрывать оглашение этого знаменательного события от своих соплеменников.

[indent] Рябинник фыркнул, приподнимая подбородок. Ее жалось и лояльность в отношении домашних кисок он еще мог терпеть, сцепя зубы и сглатывая желчь непринятия, но трусливость глашатая, долгое время питавшегося из общей кучи и пользующегося доверием вожаков, допустивших его до важных постов, заставляли кота внутренне клокотать от злости. Теперь Рябинник понимал, как прав оказался, с самого начала сомневаясь в разумности идеи назначать его в приемники предводительницы. Даже он, не воспитавший ни одного ученика, сделал бы на этой должности больше — и заслуживал ее не меньше старших, уважаемых воителей.

[indent] — Яросвет бы не согласилась, — Рябинник беззвучно ухмыльнулся, легко представив в своей голове реакцию соплеменницы на такие будоражащие кровь вести — из тех немногих воителей, которых предводительница могла бы заметить, пожалуй, только бурая кошка способна составить ему достойную конкуренцию. И теперь молчание Горечи он оправдывал разве что важностью хорошенько все обдумать, прежде чем выбрать себе достойного преемника. Может быть, она сделает выбор в пользу кого-то более молодого и амбициозного?..

[indent] — Хорошо, — от размышлений его отвлёк голос предводительницы. — Постараюсь сам не стать добычей, — губы дрогнули в усмешке, и Рябинник на ходу склонил голову в уважительном жесте. Он всегда помнил о субординации.

[indent] Склонившись в плечах и пригнув голову, воитель нырнул в заросли, скрываясь в их сени от холодной мороси, уже неприятно подмочившей спину. Отделившись от соплеменников, Рябинник чуть сбавил темп, а затем вовсе остановился, пытаясь различить в безмолвии притихшего подлеска хотя бы один шорох. Из кустов навстречу внезапно выпорхнул дрозд и быстро взмыл вверх, скрывшись среди набухающих почками деревьев. Желудок крепко сводило от голода, и самец усилием воли заставил себя остаться на месте, игнорируя вспыхнувшие инстинкты охотника, лишь  выпустив когти и впившись ими в рыхлую почву. Они пришли сюда за добычей покрупнее, и ему стоило поберечь силы для предстоящей схватки. 

[indent] Рябинник неторопливо шагнул дальше, раздвигая плечами кустистые заросли и всматриваясь в высящиеся над головой кроны. Голые Деревья отступили, дав начало оттепели, однако озлобленный ветер с пустоши казалось сильнее прежнего трепал жёсткую шерсть на загривке самца. Подтаявшая, грязная почва тоже представляла то ещё испытание, но воитель был слишком самоуверен, чтобы возвращаться к патрульным с пустыми лапами.

— Ну, так... — нехотя отозвался Первоцвет, неопределённо пожимая плечом, и продолжил принюхиваться. Ему нечего было рассказывать: зоркий глаз Горечи Звёзд и без того прекрасно замечал, как воитель ежедневно гуляет от палатки старейшин до целителей и обратно. Нужды отчитываться не было, а поддерживать вежливую беседу совершенно не хотелось: он всё ещё относился к дочери Рокота Звёзд с лёгким недоверием, и никакие героические поступки не обеляли её в его глазах.
— До сих пор сомневаюсь, что всё это не сон.
...особенно принимая во внимание тот факт, что за спасение одного кота Горечь Звёзд получила дар девяти жизней, а за спасение двух племён ценой собственного здоровья её соплеменники получили лишь тяжёлые раны и большую душевную тревогу, помноженную на страх неизвестности. Первоцвет допускал тот факт, что Звёздное племя воскресило Горечь Звёзд из благих побуждений и вовсе не в благодарность за спасение смешной крапчатой кошки из Лиственного племени, а всё же его коробило, что всё случилось именно так. Другие жертвовали недостаточно? Или звёздные предки обменяли более ценную Горечь Звёзд на менее ценную Шиповничек? А может быть, нужно вести себя более безрассудно, чтобы Звёздное племя, дружно закатив глаза, одарило девятью жизнями всех, кто вписан в их грандиозные планы? Первоцвет всегда был фаталистом и принимал судьбу покорно, но именно сейчас ему казалось, что жизнь несправедливо жестока к нему, его родне и племени.
Горечь Звёзд разбередила в нём все сомнения, которые лишь недавно притихли, и те всколыхнулись, словно мутные серые воды на дне старой бочки.
— Я тоже, — всё-таки нужно что-то сказать. Желательно, конечно, таким тоном, чтобы не вызывать подозрений... — Но раны болят и возвращают в реальность, — ...но вовсе необязательно, если уж что.
Первоцвет проводил взглядом скрывшегося за кустарниками Рябинника и тяжело вздохнул.
— Меня всё время гложет мысль о том, что мы легко отделались, — он покрутил головой, а затем запрокинул её, прищуренно вглядываясь в хитросплетения тонких веток. — И о том, что всё случилось так, как должно было случиться, — на этом моменте Первоцвет коротко глянул на Горечь Звёзд с большим намёком — и отвернулся снова, стараясь придать голосу чуть больше заурядности.  — Правда, мне тогда оставалось только радоваться, что Ежевичка в очередной раз поступила по-своему и в наказание осталась в лагере. Не знаю, что произошло бы, пойди она с нами, но вполне могу представить. Не хочу больше никого терять.
Встряхнувшись, чтобы согнать с себя навалившуюся вдруг усталость, Первоцвет отодвинул плечом пару веток кустарника и пропустил Горечь Звёзд вперёд.
— Я ею очень горжусь, — продолжил он, коротко глянув назад на проверку, и пошёл за предводительницей следом. Поравнялся, прогнулся, пролезая под намертво сросшимися прутьями. Снова вздохнул. — Я не думал, что загремлю в палатку старейшин надолго. И... как-то не подворачивалось момента сказать тебе спасибо за то, что ты взяла обучение Ежевички на себя.
Впереди маячила фигура Рябинника, то и дело скрывавшаяся за кустами, и Первоцвет шёл за ним след в след, держа морду кверху и стараясь не показывать предводительнице своих колебаний. Он весь был сосредоточен, ступал почти невесомо, готовый в любой момент броситься куда-нибудь вверх: если гнездо найдётся, в него нужно забираться немедленно, пока не вернулась нерадивая мать. Ужасно не хотелось получить клювом в голову — не хватало ещё сотрясения к сломанной лапе и порванному боку.
— Если найдём гнездо — полезем наверх вдвоём. Лапа меня подводит, так что птенцы будут на тебе, а я, если что, отобьюсь от птицы.
«Главное — не упасть вниз, доломав себе все конечности. Иначе переезда в палатку к Тутовнику навечно не избежать...»
Они вышли на едва-едва начавший зацветать луг, и без защиты крон деревьев Первоцвету стало неуютно. Но небо было чистым, и переживать, казалось, не стоило.
— Твой бывший наставник за тебя очень переживает, — зачем-то сказал Первоцвет, вспомнив, как Тутовник тревожно провожал Горечь Звёзд взглядом каждый раз, когда она уходила из лагеря. — Я не наседаю, и мне всё равно, но он скоро пронудит мне все уши. На левое я будто бы немножко уже оглох. Может быть, вам обоим давно пора устроить прогулку без обязательств и охот.
Воитель наконец позволил себе полуулыбку: разговорившись, он почувствовал себя чуть свободнее. Говорить о себе ему не нравилось, но обсуждение Ежевички (Чернокрылой!) и Тутовника его немного освежило.
И в тот момент, когда он встретился с Горечью Звёзд взглядом, на горизонте между небом и землёй его глаз выцепил молниеносное движение.
— Рябинник, НАВЕРХУ! — взревел Первоцвет прежде, чем успел сорваться с места — и тут же стремглав бросился на подмогу, едва не задев Горечь Звёзд плечом.
Ястреб был быстрее. Он налетел на Рябинника сверху, вцепился в него что есть силы, и у Первоцвета от ужаса закололо подушечки лап. «Двадцать лисьих хвостов, и я оторву тебе голову!» Всё происходило так быстро, что Первоцвету казалось, будто он не двинулся с места: приближаясь, он наблюдал, как Рябинник — огромный, всегда преисполненный мощи и энергии — в когтях ястреба стал маленьким котёнком, беззащитным и беспомощным, а всё потому, что они с Горечью Звёзд были слишком далеко.
И вот птица, окончив расправу, поднялась вверх. Первоцвет не остановился: он продолжил мчаться на помощь, готовый ровно так же взлететь — и схлестнуться с небесной тварью в воздухе, растерзать её, как крошечную мышь. Когда ястреб спикировал снова — Первоцвет был готов. Мощным прыжком он взмыл навстречу и с такой силой ударил когтистой лапой наотмашь, что птица, не успев даже вскрикнуть от неожиданности, с размаху ударилась оземь. Воитель приземлился сверху — и тут же сломал ей крыло: без раздумий вцепился куда-то чуть ниже плеча и рванул вверх, слыша хруст кости.
— Горечь Звёзд! — рявкнул он, давя трепыхавшуюся ястребицу лапами к земле и не давая ей вырваться. — Ломай!!

[indent] Медленно ступая по раскисшей от растаявшего снега земле, Рябинник полностью абстрагировался от разговоров соплеменников, оставшихся за спиной, и тщательно вслушивался в звуки вокруг себя. Решив не тратить время на пару костлявых мышек, пищавших где-то в кустах неподалеку, воин, даже не повернув головы, двинулся дальше, то и дело кидая взгляд на мелькавшие в небе стайки пролетавших птиц. Все в нем напряглось, шкура подрагивала от предвкушения в ожидании появления силуэта одной — сцапать ее не составит труда, но нужно было как-то привлечь внимание птицы. А там уже массивному широкоплечему коту будет проще простого придавить ее к земле и быстро перекусить ей глотку — пожалуй, они все же правильно распределили задачи. Оставалось только верно все рассчитать и дождаться момента, когда ястреб покажется в воздухе и спикирует вниз.

[indent] Во время из подлеска выскочил чём-то слишком увлечённый кролик и бросился наутёк, даже не заметив притаившегося в кустах охотника. Добыча была настолько близко, буквально прошмыгнувшая у него под носом, что Рябинник замешкался. Кролик рванул в сторону пустоши за мгновение до того, как воителю удалось зацепить его когтями. Самец оторопело зашипел и вздыбил шерсть, ломанувшись в погоню, уже не желая упускать столь жирную дичь. Как раз в этот момент над головой пронеслась крупная тень, и раздался шорох крыльев. Ну давай, посмотрим, кто окажется быстрее. 

[indent] Громогласный предупреждающий крик Первоцвета, очевидно, так же заметившего ястреба, резанул по ушам, но Рябинник даже не подумал обернуться и прекратить погоню. Они ведь не думали, что им удастся поймать птицу, просто отсиживаясь в кустах и дожидаясь ее появления? Какая-то уж больно ленивая тактика охоты. Видимо, предводительница именно поэтому отправила его на разведку — того, кто не испытал на своей шкуре медвежьих челюстей, было не жалко использовать в качестве приманки. К счастью, Рябинника риски не пугали, и он рванул вверх по пригорку, не упуская из внимания кроличью мишень, одновременно с тем, как тёмный силуэт наконец спикировал в небе, камнем падая вниз. В один кратчайший миг дистанция неумолимо сократилась, и самец почувствовал, как острые когти-лезвия вонзились ему в спину.

[indent] — Лисье дерьмо, — по телу прокатилась пульсирующая волна жгучей досады, и Рябинник сжал челюсти, пытаясь вырваться из жёсткой хватки, краем глаза замечая фигуры уже бросившихся ему на подмогу соплеменников. Буквально мгновение, когда хватка ястреба ослабла, и воитель рванул в бок, взглядом натыкаясь на пёструю шерсть Горечи Звёзд и только раздраженно щерясь в пустоту на слова предводительницы.

[indent] — Кому еще придется их выслушивать, — фыркнул он, отползая в сторону, туда, где валялся отброшенный в суматохе схватки и подбитый кролик. Птица за его спиной заорала и взбрыкнула под натиском двух придавивших ее к земле котов, хлестая крыльями во все стороны — а затем резко обмякла. Мимолётное чувство триумфа в янтарных глазах зажглось, но так же быстро исчезло, прогнанное клокочущим разочарованием в глотке.

[indent]  — Да, — челюсти сжались на заячьей шее, от злости прокусывая до самых сухожилий, и Рябинник усилием заставил себя оторвать взгляд от поверженной птицы и сделать неустойчивый шаг в сторону лагеря. Загривок больно саднило, как и рваные раны на плечах, но он практически не чувствовал боли — только неугасимую ярость.

→  лагерь

Отредактировано Рябинник (2023-05-14 12:22:27)

[indent] — В порядке, — обращается к самой себе, видя свойственное Рябиннику поведение; задетая гордость вполне способна сыграть с ним злую шутку, и Горечь молча провожает рыжую спину взглядом. Справится, а излишняя помощь сейчас может лишь подлить масла в разгорающиеся угли. У него ещё будет шанс проявить себя.

[indent] Ей, как предводительнице племени, было известно многое, если не всё. Она видела его стремление и жажду большего, понимала его амбициозность, пусть порой та была чрезмерной, и уже медленно прокручивала в голове следующие поручения для того, кто так хочет себя показать.

[indent] И всё же губы слегка тянутся вверх — реакция на слова Первоцвета. Янтарный взгляд скользит по силуэту воителя, опускаясь на неестественно выгнутые крылья птицы под его лапами, и Горечь поднимает голову к небу, делая глубокий вдох.

[indent] — Или двух. Гнездо мы так и не нашли, и если птенцы выживут без матери, то могут стать очередной проблемой. Через время соберём ещё один патруль для проверки, и если понадобится разобраться с другими ястребами, ты будешь в первом ряду. Если захочешь, разумеется. Но боевой дух патруля заметно поднимется от наличия такого героя, — кивает на тушу, взглядом говоря, что её нужно забрать с собой.

[indent] Ветер путается в длинной шерсти, принося с собой запах со стороны лугов и полей; сладкий цветочный аромат смешивается с сухим каменным, растворяясь где-то на уровне верхушек остроконечных сосен, и мысль о скорой Дурмановой ночи сама по себе появляется в голове: как долго у них не было её настоящей? Во время Рокота племя собиралось без него и по большей части молчало, боясь сказать что-то лишнее; будет ли в этот раз также? Будет ли она вообще? Горечь надеялась, что патруль Щетинника вернётся с хорошими новостями, но ещё больше волновалась за встречу с Листвой: ей не было известно кого Метеор отправит на этот раз, но она полагалась на выбранных ею воителей и их благоразумие.

[indent] Если повезёт, двум племенам больше не придётся отправлять воинов для передачи информации.
[indent] Если повезёт, им больше не нужно будет ненавидеть друг друга.

[indent] И Горечь была готова сделать многое за эту чёртову возможность, отчасти даже благодарить медведя, сплотившего их перед общей угрозой.

→ главная поляна

<- Холмы

В ответ на похвалу наставника, Камнелап распушает грудку и высоко поднимает голову. Это да, он молодец! Услышав про горы, он задумывается. А может, оттуда все мир виден? Вон они какие высокие! Может, если на них подняться, он сможет разглядеть все-все-все? И даже территории других племен! И нейтральные земли!

- Есть много вещей напрямую не запрещенных в Воинском Законе, но это не значит, что так следует поступать. Мы не знаем кто живет на нейтральных землях, какие хищники там обитают, где их логова. Путешествие по нейтральным землям может быть в разы опаснее прогулки по родным землям, поэтому без крайней нужны или приказа предводительницы ступать на нейтральные земли не следует.

Оруженосец порывается спросить, почему же просто не изучить нейтральные земли и не сделать их своими, но видя, как посерьезнел наставник, решает не задавать вопрос.

Он едва поспевает за наставником, поэтому облегченно вздыхает, останавливаясь. Он рад спокойно постоять, когда Лиходей отлучается ненадолго, хоть и сгорает от интереса.

Когда кот возвращается с птицей, Камнелап широко распахивает глаза от удивления.

- Вот это да!

- Эта красивая птичка - варакушка. Если хочешь, ты можешь сам лично угостить сегодня ею Кленовницу или Тутовника. Они будут рады такой птичке.

Радостно подпрыгивает, предвкушая радость Тутовника или Кленовницы.

- Ладненько!

  - Это место мы называем Подлесье. Хорошее место, чтобы поохотиться на птичек или мышей.

- Ага, понял. А мы когда будем охотиться?

-> Цветущий луг

Отредактировано Камнелап (2023-08-21 19:00:16)

Откуда-то

— Как думаешь, как скоро я выучу все ваши травы? — шутливо спрашивает Пчелолап, когда втроем они покидают лагерь родного племени. Если рядом хмурый Крапивка, улыбаться приходится за двоих. Выходит ли, что со сдержанным Крестовиком, чтобы развеять атмосферу, нужно уже за троих? Черно-белый усмехается себе под нос и прячет слабый выдох: по крайней мере, он уж точно постарается не поддаться общему настроению и упасть в холодную мрачность, которой окружал его дух компании, а также заснеженный лес.
Впрочем, не было места и для глупостей: Пчелолап внимательно смотрел себе под лапы, не пытался слишком шуметь, понимая, что в любой момент от того сверху может рухнуть снежная шапка (проверено горьким опытом), не пытался обогнать шествующего впереди них воина. Лес нес выученную на шкуре и опытом опасность, а оттого, пусть на губах оруженосца застыла улыбка, в ней не было уже той чрезмерной легкомысленности, на которую можно бы было наткнуться, взглянув на юнца во времена пребывания его в детской.
Впрочем, отчасти эта опасность рассеивалась и присутствием самого Крестовика: тот, словно проводник прощупывал дорогу впереди, да предупреждал о всяких угрозах (что не помешало черно-белому едва не растянуться на льду, но хотя бы дало ему шанс подготовиться и удержать равновесие).
Лишь когда риски стали значительно ниже, а сами они вошли в полесье, воитель уступил место Крапивке. Пчелолапу пришлось подавить тихий выдох, когда взгляд его уперся в пятнистую спину своего товарища.
— Что мы можем здесь найти? — любопытствует ученик, озирается по сторонам. Темные стволы, кусты, сугробы — казалось, тут не было абсолютно ничего примечательного. И все же зачем-то целители выбирались за травами зимой, а, значит, где-то был шанс найти что-то полезное.
Рядом теперь шел отец Крапивки, но, покуда он не стремился найти нить разговора, безуспешно нащупать ее пытался со своей стороны и черно-белый оруженосец. Может, оттого он уцепился за брошенную фразу, как за спасительную нить, да тут же насторожился, прислушавшись.
— И правда, — выдохнул, в привычном жесте лизнув темный нос, — Я поймаю, — пообещал вслед, бросив взгляд на соплеменников.
Они пришли не за тем. Но племя в голодный период — это племя в голодный период, а чешущиеся развеять молчание лапы порой прокладывают тропы к Сумрачному Лесу.
Впрочем, не в этот раз.
Охота — то, что получалось у Пчелолапа лучше всякого боя, так что он без большого труда тихо скользнул к пташке так, чтобы поймать ее в поле обзора, подкрался к ней осторожно, а потом в прыжке сбил.
Даже не так важно было, что он оставил отца и сына одних, пока погнался за пернатой добычей — скоро он вернулся к ним, держа в пасти темную тушку галки. На губах его замерла улыбка, он даже что-то невнятно пробубнил.
Несколько мгновений назад птица била крыльями под его хваткой, но один укус заставил ее навсегда замолкнуть.
Пчелолапу не хотелось думать о том, насколько же то было просто.

Броски дайсов

Отредактировано Пчелолап (2024-01-10 21:04:12)