Дуновение — воин, не целитель, Дуновению это не нужно, казалось бы: его забота — как воина защищать и охотиться, как будущего предводителя учиться считать наперед, лечить — вложено в лапы целителей: Пустыни, Лани, Буревестника, — однако сейчас слушает он внимательно, пытаясь уловить в бесконечном потоке речи те смыслы, которые обычно пропускал он мимо ушей. Тогда же убеждается, что в потоке с трудом удерживает те в голове. Тогда же убеждается — чтобы стать целителем, ему потребовалось бы приложить немало усилий. Впрочем, и с нынешним ремеслом он не раз уже сбивал лапы. Тогда, прикрыв глаза, размазывает горьковатый сок по небу и косит взгляд в сторону серебристого юнца, но лишь мельком, будто утаивая вопрос, который едва ли повис на его языке.

Вытянутое перо черный-серый-белый кажется ему чем-то чуждым и отталкивающим, и все же он принимает это послание звезд, как должное, и даже в легком удивлении ведет усами, когда слышит оживленный возглас Пустыни. Что это значит? Он клонит голову вбок, прежде чем передать находку в умелые лапы песчаного лекаря, а сам подбирается и аккуратно опускается на землю.
Дуновение... верит в судьбу и верит в послания, даже если порой пытается поставить себя выше них. Поэтому он затаивает дыхание и ждет, когда целитель рассмотрит в белесых вкраплениях волю свыше.
Трясогузка... Небольшая пташка встала перед его глазами прытким образом, но скоро упорхнула. Вслед за ней пришел неприятный холодок, навеянный словами о предстоящих трудностях. Зубы Наследника скрипнули. Но раньше, чем успел палевый кот ухватиться за кинутый ему вариант, Пустынь будто бы передумал позволять тому вонзить в тот свои клыки и напороться на едкую горечь. Он будто бы попытался уберечь, закрыть глаза своей лапой, ласково прошелестел колыбельной: "Не смотри туда", — но семя было уже в мыслях Дуновения, ему нужно было лишь получить достаточно слез, чтобы прорасти, корнями раздирая покой и сон.
Наследник не сопротивлялся. Он даже подался ближе к Пустыни и даже заглянул в его глаза, позволяя ему вплести серое перышко в мягкий мех. Хотелось на миг и правда бы поверить, что в этом небольшом украшении нет ничего, кроме "удачи". Хотелось чуть улыбнуться, забыв окончательно о том, что только-только под кожу вонзилась небольшая игла.
Песчаный целитель отступил, окидывая наследника оценивающим взглядом. А Дуновение заставил себя удержаться, чтобы не повернуть голову к Ильке и не попытаться отыскать его мнение в прохладе серо-голубых глаз.
До сезона Юных Листьев было далеко, до сезона Юных Листьев — холод и вьюги сезона Голых Деревьев.
А любовь и равновесие... Что-то скрипнуло, заныло, что-то мазнуло незаметным жаром о щекам, но, породив слабую усмешку на губах, заставило лишь качнуть головой. "Глупости, Пустынь", — выдохнул раньше, чем желал бы обдумать надобность этих слов, — "Любовь обязывает завести семью, но разве я готов?"
Он дергает плечами. Слова неприятно режутся, покуда Наследник пытается заставить себя в них верить и выдавливает легкую улыбку.
Возможно сейчас, когда отцу снова становится лучше, он и правда мог бы задуматься о чем-то подобном, о чем-то, что не казалось близким, но казалось необходимым.
Дуновение поднял голову, чтобы найти взором Ильку. Но того попросту не оказалось рядом. Будто неосторожной фразой палевый кот вычеркнул его, стер, вырвал страницы истории, на которых только упоминалось его имя. Блуждал лишь ветер, что ласково и мерно колебал желтеющие, чуть примятые травинки на месте, где, помнилось, должен бы был стоять он. Мир, казалось, остановился. И болезненно натянулось какая-то нить, заставившая вырваться из пасти дыхание, слившееся с прохладой окружающего пространства. Наследник было сделал шаг, но по итогу остался недвижим. Он лишь прикрыл глаза, не в силах уцепить верную мысль: остаться на месте или подняться и следовать.
Но он неизбежно испытал облегчение, когда тени морока спали, и взгляд уцепился за серебристый образ. Дуновение дрогнул, и туман перед глазами рассеялся. Он затаился лишь где-то внутри. И будто бы лизнул морозом, когда бирюза ухватилась за находку ученика.
Маленькое пуховое перышко было его добычей. Маленькое пуховое перышко — это кажется несправедливым, и, пусть Дуновение подбирается, он невольно косится на Пустынь, будто надеется, что тот скажет, что то — не считается. Что Илька заслуживает в этот день... чего-то большего?

     Зубы Ильки едва успевают разомкнуться, чтобы передать перо, не соприкоснувшись с целителем. Перо настолько мало, что он сам удивляется тому, как заметил его, не сочтя грязным пятнышком на земле. «Почему... почему такое маленькое» — единственный вопрос, который его тогда терзал. «Нет, это точно случайность. Определенно какой-то поганый воробей пролетал мимо и уронил своё грязное перо. Не мог кто-то в нашем племени так поиздеваться над другими». Ему захотелось проклясть своё острое на маленькие объекты зрение. Видеть бы общее, а не эти детали, захламляющие голову. Он ведь мог поймать птицу, а не искать спрятанные перья; это тоже считалось бы. Как Дуновение, подстраховавшийся своим поползнем. Но вместо этого сбежал, растрепал мех и нашёл крохотное унижение.

     В сторону наследника Илька не смотрел: не желал видеть во взгляде ни брезгливого сочувствия, ни насмешки. Тот оставался молчалив, лишь подтверждая догадки Ильки о том, что не просто не впечатлен, а даже разочарован. «Да, да. Я тоже думал, что найду перо совы или ястреба. И, может быть...» А что «может быть»? Он незаметно сжал зубы. «Глупости. Только опозорился бы».

     Уныло наблюдая за тем, как Пустынь чистит перо, Илька осознавал, что часть того, что он считал «грязью» — естественная окраска этого неудачника от мира праздничных перьев. То, как целитель пытался подбодрить, отчего-то не вызывало привычной улыбки и казалось Ильке утешением, которое Пустынь порционно раздаёт всем «больным». «Твоё лекарство уже не действует, друг. Нужно что-то иное» — хочется ему сказать, но вместо того он лишь вздыхает и отирает лапой губы, стремясь избавиться от ощущения коснувшегося их воробьиного пера.

     — воробьи как никогда полагаются друг на друга, — рассказывает Пустынь, пока Илька ворчит под нос: — нельзя полагаться на кого-то, кроме себя.
«Это ты хочешь, чтобы я был благоразумным» — с небольшой обидой подумал Илька, увидев себя в глазах Пустыни котёнком. «А предки дали мне почувствовать то, что заслужил».

     — Я тоже рад твоей, — всё же, задетый словами о компании, цедит он, дергает бровью от прикосновения Пустыни и, не удержавшись, бросает взгляд на Дуновение. — компании.
«Пустынь, ты никогда не задумывался, что будь в пещере только Буревестник с Ланью, я с куда меньшей охотой получал бы раны? Или, быть может, это тоже происки предков? Отчего они столь настойчиво пихают меня в твои лапы? Отбрасывают от ласточкиных гнёзд к каменистой земле, с которой ты раз от раза соскребаешь меня и приводишь в чувство?»
Он смущенно отвернулся, втайне наслаждаясь приятным ощущением от прикосновения к своей голове и загривку. Большую часть времени ему не нравились чужие касания, но иногда именно они приводило его в чувство. К сожалению, ненадолго: последовавшие слова резковато выбили Ильку из колеи. Он не удержался от оскала, направленного не в сторону кого-то из сегодняшних компаньонов, но на свои лапы. Вплетённое в шерсть перо присосалось к нему дурным клещом. Он кое-как разжал челюсти.

     — Какие ещё... котята? О чём ты? — с холодной яростью произнёс Илька, подрагивая скулами. — Надо мной будут издеваться из-за этого пера? «Лань с Буревестником? Всё племя?»

     —...разорвать бы кого-нибудь и украсить лагерь им, — чуть слышно прошипел Илька, всерьёз задумываясь над тем, чтобы отпустить эмоции, распотрошив какую-нибудь куропатку. Праздник явно шёл не туда, куда он ожидал.

     Раздражение продолжало плескать приливающими морскими волнами, накрывая не торопящегося уходить от берега Ильку. Соль жгла глаза и губы, оставляла разводы на шерсти, но он упрямо не давал тому заканчиваться. Море было только изнутри, и оттого соль выжигала ему черепушку, кристаллизуясь где-то за височной костью, но не меняла напряженно-отчужденного выражения, с которым он смотрел в сторону Пустыни и Дуновения, не фокусируясь ни на одном из них.

     Сопоставляя, он почти всегда себя противопоставлял. То было неверно, но он не научился иначе. Целитель с наследником — правильные, оба по-своему степенны и неподатливы. В сочетании они работают так хорошо, что Ильке почти физически хочется обогнуть свой контур когтем и вырезать. Пустынь с его вкрадчивым, но настойчивым теплом способен покорить почти любого — где почти это скорее мелкая, ничего не значащая ошибка, принадлежащая не дрогнувшему голосу целителя — так быть не могло — а несовершенному сердцу. И Дуновение с его иссушающим холодом, удушливо-правильный, здравомыслящий, но такой надежный, что лишь взглянув на него, можно почувствовать, как встаёт на ноги неустойчивый мир. Когда оба рядом, в этом ощущается гармония.

— Возьми себя в лапы, — льдистый тон заставляет Ильку поднять туманный взгляд, сталкиваясь с пронзающей иголочкой бирюзы. Застыть. Он должен, вроде бы, как виноватый ребёнок, как нашкодивший щенок пробурчать что-то вроде «конечно, прошу прощения», схватить травы — или сделать что-нибудь, что исправит ситуацию. Но не делает.
     Илька чувствует себя птичьим помётом, налипшим на ветвь священного древа. Он затвердел. Ему смешно. Он почти что свободен — но не так, как хотелось бы. Ему в тот момент кажется, что он снова всё знал: ещё просыпаясь, ещё борясь с поселившейся в голове тяжестью, он знал, что всё будет именно так. И даже когда светило мягкое солнце подходящих к краю Зелёных листьев, когда Пустынь глотал сахаристое рассветное тепло, выдыхая затем слова о празднованиях — прошедших и грядущих — он знал. Или нет. Илька потупился. Тогда он прыгал на трех ножках и смеялся. Он не мог знать. И всё же, отчего-то ему показалось, что всё буквально шло к тому. Каким-то образом. Судьба, выщербленная звёздами на камнях.

     «Ты будешь таким, «каким им нужен», а потом оступишься один раз, и они всё забудут».
Но Дуновение так не поступил. Как бы ни хотелось поставить его в тот же ряд. Осуждение Дуновения было справедливым; таким, какого Илька просил от него ранее. Он не желал, чтобы наследник поощрял его, когда тот совершает глупости и ступает неверной дорожкой. По-хорошему Илька должен быть благодарен за то, что с ним ведут себя так, как он того заслуживает. И всё же, что-то в нём не готово утихнуть. Ему тревожно от мысли, что он докажет им: они, Пустынь и Дуновение, были неправы, когда утешали его и запрещали говорить о себе дурное.

     — Никто не станет над тобой издеваться, это просто перо.
«Перо. Да, просто перо. А традиции — это так...».
Илька прижал здоровое ухо; он желал отвести взгляд, но Дуновение будто не отпускал его, пригвождая к месту. «А всего-то нужно было — найти что-нибудь получше. Отказаться. Соврать. Соврать? А почему нужно врать, чтобы отказываться?»
Он ведь может пройти этот путь чистым, не прибегая ко лжи. Его лапа прикоснулась к шее и стянула вплетенный в шерсть пуховой клочок.
«Ты сам сказал, что это просто перо».
Илька сжал крохотное пёрышко в лапе и несколькими резковатыми движениями растёр его в пыль. Ветер отнес пыль в сторону палевой шкуры, но он не дрогнул.
— Теперь точно никто не станет, — произнёс Илька и опустил лапу. В его взгляде горел мрачный победный огонёк. И пускай предки хоть испепелят.

     — Прости, Пустынь. На одно перо меньше для украшения лагеря, — Илька повёл плечом с деланным равнодушием, хотя и испытывал перед целителем некоторую степень вины. — Впрочем, перьев с его поползня должно хватить за нас обоих.
«Какой же ты умный и предусмотрительный. Так и хочется...»
Он резковато вдохнул и постарался как можно незаметнее воткнуть когти в землю.

илька говорит, что полагаться можно только на себя — пустыни мерещится чириканье маленького бойкого воробья: со следами на горле, с мелкими шрамами под серо-бурыми перьями. он поднимает взгляд на пташку, уязвимую перед ветром, хищниками, предстоящей метелью — видит уязвлённый оскал, напряжённые под шкурой мышцы.

пустынь с сосредоточенной мягкостью разглядывает провалы зрачков, вслушивается в резковатое дыхание. илька за прошедшие луны вырос — совсем скоро насильно сотрёт из воспоминаний образ маленького котёнка, покалечившегося оруженосца, рассказывающего, что всё-таки есть на свете существо, способное прыгать на одной ножке.

я тоже рад твоей компании.
пустынь на секунду прикрывает глаза, чуть улыбнувшись.
помня каждую рану на шкурах соплеменников, он едва ли может — имеет право — забыть что-то ещё.

дуновение проявляет куда больше сдержанности — ею же пытается остановить ильку, но тот действует наперекор: пустынь смотрит, как тот разрывает перо, слушает, как наследник напоминает о празднике — и пустынь, задержав на секунду вдох, выдыхает полной грудью безо всякой тяжести, которую илька так легко мог взгромоздить на него.

на кого угодно, кроме него.

— пусть. — пустынь бросает на дуновение спокойный, смягчённый тихой интонацией взгляд. — он одержал победу над маленьким пёрышком. я же говорил, что у него очень крепкие лапы. — подходит к ильке без лишнего беспокойства и накрывает лапу его, почувствовав выпущенные когти.

пустынь поднимает взгляд на ильку — тот уже стал выше его, но что ему этот рост, это окрепшее тело, когда в глазах ноет и мечется то, чему нет возраста, у чего нет плоти.

— присядь, милый. нет нужды торопиться. — пустынь поворачивается к дуновению, не убрав лапы от ильки. — и ты, юноша, подсаживайся ближе. думается мне, нам всем стоит поговорить. а ну-ка давай лапу ильке, а мне вторую. — садится тоже, образовав с ними маленький, тесный круг, накрывает свободной лапой лапу дуновения, сощуривает глаза от дребезжащего над горизонтом солнца.

— есть у меня крошечное подозрение, что всем нам стоит выговориться и выкорчевать из сердца тревогу. — понижает голос до вкрадчивого шёпота, согревая прикосновением их лапы. — нехитрый приём, в самом деле, может, ещё найдёте ему применение... так вот, милые, по очереди... илька, ты у нас первый... посмотри-ка дуновению в глаза и скажи, о чём ты думаешь. — объясняет правила незатейливого действия, наклонив голову ниже, чтобы окинуть взглядом снизу вверх обоих. — а ты, дуновение, не спрашивай и не перечь. тут ведь задача незатейливая, но на самом деле сложная — выслушать. — пустынь подтягивает углы губ, смягчив выражение. — а быть услышанным хочется всем без исключения.

Наверное, это было по-детски — ставить бессмысленное условие в каком-то немом стремлении что-то переменить, но в моменте Дуновению показалось, что то было лучшим вариантом, который только мог бы он придумать. А был ли? Он скосил взгляд на Пустынь, когда песчаный кот выступил наперекор и попытался сгладить углы, потом ничего не сказал, хотя это "пусть" было для него, как птичья кость поперек глотки: как старшему, как более мудрому, он позволил лекарю отнять это распоряжение и не дал себе ни на миг усомниться в мысли о том, что так будет лучше.
Наследник даже испытал вину за собственную поспешность, с,жал губы и слабо кивнул снова. Если бы на этом моменте Илька захотел, а Пустынь разрешил бы уйти, он бы попросту остался в тени, заняв позицию молчаливого наблюдателя.

Но ситуация развивалась. И палевый только лишь опустился осторожно на землю, выдыхая и стараясь заставить себя пригладить чуть топорщащуюся шерсть и не следить за взаимодействием двоих как за какой-то упущенной возможности. Впрочем, скоро он был привлечен. Скоро с некоторой неохотой сдвинулся ближе, образуя с парой котов небольшой треугольник, но будто бы что-то распарывая, чтобы вмешаться. Окинул их непроницаемым взором.
К сожалению, не мог бы расставить больше барьеров, отчего, поведя, невольно растерялся, когда услышал первую задачу задания.

Дать лапу Пустыни было легко: это будто бы ничего и не значило, было совершенно обыденно и нормально. Дать лапу Ильке было тяжелее: наследник не мог не уловить его напряжения и его выпущенных когтей, он боялся передавить, едва не до боли сжать его пальцы в своих, не беспокоясь о ранах, а оттого коснулся лишь аккуратно и смазанно, проводя границу за несколько шагов назад, про запас.
Возможно, этого было бы достаточно. Возможно, доверившись себе, чуть позже Дуновение смог бы сместить лапу дальше.
Но то был лишь этап подготовки.

"Выговориться?" — когда ушей наследника достигло это слово, он невольно нахмурился, будто ему только что подсунули подсгнившую птичку.
Он лишь ударил по границам в голове и убедился, что они были на первый взгляд достаточно прочными, чтобы палевый кот без всякого труда мог бы одномоментно смять их, как карточный лабиринт.
Выговориться — часто непозволительная роскошь. Она требует непомерного доверия, которое наследник по тем или иным причинам не мог предоставить ещё никому.

Смотреть в глаза.
Кто первый моргнет, тот проиграет.
Это вызов, но Дуновение уже принял условия игры.

Молчать и слушать.
Молчать и слушать его учили слишком долго, хотя на мгновение в глубине души зародилось тяжелое беспокойство.

Но они оба не проронили ни звука, встретившись взглядами. Они просто молчали, и с каждым ударом сердца тишина становилась будто бы все более густой, вязкой, поглощающей.
Наследнику даже показалось, что им проще бы было поговорить без слов, ища в глазах друг друга знакомые оттенки и по ним определяя: нет, ты мне не враг.

Было бы проще, может, если бы Пустынь, став частью круга, оказался и его началом, показав пример.

— Я думаю, что он...

Но первым был не Пустынь. Первыми были поскрипывание снега под лапами и сковывающий изнутри холод.
По спине Дуновения мазнул противный холодок, мурашки были подобны мельчайшим сосулькам, вонзившимся в его позвонки, и на мгновение в бирюзовом взгляде отразилось удивление.
Почему?..
В этот момент он невольно моргнул и едва не попытался обернуться, чтобы попробовать найти во взгляде Пустыни какое-то опровержение. Он хотел отвести взор и не смотреть в бледные глаза, чтобы отстраниться от того, кто говорил все то.
Позволил себе слишком многого, дал оттого повод в себе усомниться?
Хоть взгляд его дрогнул, Дуновение остался сидеть, расправив плечи, вслушиваясь в каждый оглушающий выстрел, с которым в груди скапливалась горечь.

Он и правда хотел ворваться в чужие слова, хотел оспорить, хотел остановить. Он даже почти выпустил когти. Но луны, проведенные под крылом Птицемлечника, не позволили ему оступиться, заставляя хоронить каждую эмоцию внутри и оставляя ее разве что гнить.

Их было трое, но наследнику показалось, что среди последствий землетрясения он сидел в совершенном одиночестве. Когда Илька закончил, буквально сминая его, Дуновение резко вдохнул. И позволил повиснуть очередной молчаливой паузе.

Он смотрел на ученика внимательно.
Спрашивал, за кого тот принимал его и Пустынь, раз мог считать, что они стали бы над ним смеяться.

— Это то, что ты хотел сказать? — спросил через несколько ударов сердца с глухой тяжестью.
Самым отвратительным было то, что казалось, что Илька в чем-то был прав. Воин хотел многое высказать, но слова — поток, а в его голове выстроены плотины и дамбы.
И, может, чтобы доказать, он хотел бы на мгновение их снести, но копил мысли под шкурой, под которой они попросту не помещались.

"Я бы ему врезал".

Дуновение стиснул клыки, смотря в глаза юнца. Он мог бы просто позволить разобраться со всем Пустыни.
Это неправильно — ощущать необходимость надреза, надлома, чтобы быть собой. Но таким правильным кажется не быть.

— Я не хочу ничего высказывать, — произнес наследник и отстранил лапы, скосил взгляд на песчаного целителя, им же будто бы извинился за такой отказ, за то, что не справился.
От одной мысли, чтобы после того что-то говорить, дышать становится невозможно.
— Пустынь, отойди.

Мимолётная фраза, и потом палевый кот поднялся на лапы и скосил на серебристого оруженосца взгляд.

— Если хочешь врезать, я здесь, прямо перед тобой, — сухо бросил он и прищурился, исподлобья смотря на Ильку с вызовом.
Возможно, он и правда заслужил.
Не за произнесённое. За многое иное.
— Или тебе нужна помощь, чтобы исполнить желаемое?

Отредактировано Дуновение (2023-12-16 05:30:35)

     — Это то, что ты хотел сказать?
Слова Дуновения точно камень, с глухим стуком рухнувший в пустой колодец. От них Ильке внезапно как-то не по себе: он отводит взгляд вверх и левее, пытается прокрутить в голове сказанное собой, чтобы понять, где позволил себе слишком много, но уже не успевает. Да и собственное сердце, гулко стучась в груди, сбивает ленту.

     «Ерунда. Просто скажи в ответ свои мысли. Не поверю, что у тебя найдётся нечто, чего я не смог бы принять; что задело бы меня».

     — Я не хочу ничего высказывать.
Взгляд Ильки стал растерянным. Он удивлённо моргнул. «Ты всё-таки нашёл способ».
Илька вспомнил бой; несколько лун тому назад. Когда смог придумать ход, который игнорировал его слабые стороны; который давал ему если не победить, то удивить превосходящего противника, сделать окончание боя таким, словно Илька не проигравший. И теперь он как будто получил под ребро своим же когтем.

     Только то было хуже. Илька действительно хотел, чтобы Дуновение что-то сказал. И даже лучше, если бы он ругался. Возмущался. Всё равно Илька как-нибудь вдохнул бы его эмоции; проникся ими, наэлектризовав шерсть. Но тот отказывался от откровенности с ним.

     Кое-что в ситуации до странного терзало Ильку. Дуновение уже принял игру, которую предложил Пустынь. И теперь, отказываясь соблюдать правила, словно с самого себя сдирал клок шкуры. Илька знал, что жизнь не дала бы ему делать это везде и всегда, и всё же, видеть его таким было неприятно, даже тоскливо. 

     Он вытянул лапу из-под тёплой кисти Пустыни и, не глядя, поднялся.
— Если хочешь врезать, я здесь, прямо перед тобой.
Нахмурившись, Илька встретился со взглядом наследника. «Нет. Всё же, я не прав» — подумал он, осознавая, что если и есть те, кто не желает заглянуть ему в глаза и поговорить, Дуновение к ним не относится.   

     Пророненная Пустынью фраза о силе и слове покачивается в голове, точно язычок внутри колокола, но не касается стен. Илька думает, что за время учёбы с Птицемлечником уяснил, что слова могут наносить раны свирепее когтей. Учёба же с Дуновением дала ему понимание: удар может говорить, а к боли стоит прислушиваться. Боль — не обязательно что-то плохое, от чего необходимо прятаться.

     — Это тебе нужна помощь, чтобы исполнить желаемое, — прошипел он, прижимая уши и отвечая Дуновению непокорным взглядом.
Напружинив лапы, Илька оттолкнулся и, выставив лоб вперёд, ударил его в грудь, сбивая дыхание. Они сошлись и отбивали атаки друг друга упорно и упрямо. «Он не даёт просто избить себя», — подумал Илька с подступающим воодушевлением, ощущая волну от давления чужого удара. «То, что с другим было бы глупой сварой, с ним ощущается иначе. Его благородство проявляется в действиях».

     «Нет, всё-таки это мне нужна помощь, чтобы исполнить желаемое» — думал он, пытаясь плечом сбить и оттиснуть оппонента, чье крепкое тело никак не желало поддаваться. «Я в смятении. Всегда в смятении, и даже когда знаю, чего хочу, ни за что не добьюсь того прямо и честно. Когда говорю, что ты трус, то имею в виду, что я трус. А ты просто хорошо планируешь своё поведение и не выступаешь без толку». Он отлетел, получив прямой удар, и глубоко вдохнул. Воздух показался ему разреженным и не удовлетворил потребность лёгких. Он покачнулся на лапах от собственного замаха, и следующим броском, таким же выверенным, к каким привык, был отправлен на землю. Илька знал, что мог бы его отбить. Если бы постарался очень сильно, так сильно, что кровь обожгла бы его жилы. Но не смог постараться настолько сильно. Ощутив своим телом жестковатую траву, он понял, что это должно быть концом.

     Поднял взгляд. «Я правда напал на него настолько бессмысленно? Он разрушил игру только показать мне, что мои слова — бессмыслица? Что я несерьёзен? А даже если и так...» — Илька нахмурился и сжал лапы. «Есть ведь кое-что поважнее моей несерьёзности. Оправдать его поступок». Правила негласны, они не установлены общим порядком, но всё ещё имеют значение. Раньше Илька не признавал того, но с правильным учителем даже смятенная голова способна усвоить материал. Он поднялся, упрямый, взъерошенный.
«Я не призна́ю поражения, но не потому, что его не было». Встал в боевую стойку, показывая, что не прекращает бой.

     Он знал хорошее движение, ради которого мог унять подрагивание в лапах, вызванное боем. Это не обманный манёвр; это исключительная, доводящая до боли гибкость тела. Совершив бросок, Илька ухватился за плечи Дуновения. Сблизился, насколько возможно.
— Я буду нарушать правила с тобой, чтобы тебе не пришлось одному, — вонзил слова в его ухо и крепко ударил по шее, чтобы вошли глубже. Ильке показалось, что собственный удар задел его самого; по телу прошлась волна. Отбив лапу наследника, он сошёлся с ним вновь и дрался, дрался, ощущая как обида растаяла, сменившись теплотой, в которой привычный отголосок грусти ощущался приятным, оттеняющим дополнением.

     Илька больше не даст повергнуть себя там, где не должен быть поверженным. И не станет повергать Дуновение, потому что ему нужно не это. Он хочет правды; такой, какую чувствует наследник, и готов омыть её, процедив мутную воду сквозь ткань, подобно золотоискателю.

     Отстояв оборону, он перешел в наступление, нанёс удар и, обхватив Дуновение лапами, сломав его равновесие, повалил вместе с собой в траву. Прижал как можно плотнее, навис, глядя ему в глаза. Сведённые брови не говорили о радости, но он слабо улыбнулся и неуклюже сгреб его лапы в свои.
— Посмотри мне в глаза и скажи что-нибудь, — попросил Илька, стараясь поймать взгляд наследника. — Пока я не придумал за тебя сам. Скажи, что я самовлюбленный котёнок, или маленький глупец. Хоть что-нибудь, что тебе самому хотелось бы.
Он сжал чужие лапы сильнее и придвинулся ближе. — я никому не дам услышать.

     «А ещё ты снова вступишь в игру, и не будешь виноват перед Пустынью. Это оправдает тебя. Разве нет?»
Взгляд Ильки был немного тревожен. Несмотря на желание оказывать напор, он боялся, что это заставит Дуновение почувствовать себя униженным. Как боялся ещё давно, что тому будет мерзко принять поражение от кого-то, вроде него. На всякий случай он стиснул зубы, словно это могло быть защитой, но отступать не стал.

     До странного близко. Это осознание щекочет кончики ушей и отдаётся покалыванием в щербатых краях искалеченного уха. Ильке привычнее лежать на земле, вместе с воздухом вдыхая поражение; принимая его. Но локти Ильки утопают в палевом меху, а не трутся о жесткую почву, бедра сжаты вокруг чужих боков, чтобы не дать вырваться. А ведь тот пытался. Отчего-то приятна мысль, что наследнику стыдно за происходящее.

     Брови Ильки подрагивают, а подушечки собственных лап так горячи, что он не может понять, теплы ли лапы Дуновения. Он взволнован, и только стиснутые зубы не дают задрожать челюсти. Илька победил, он смог, взгляд глаз напротив в тот момент принадлежит ему, как и откровение, готовое сорваться с губ. Он замер, услышав своё имя. Поднял ушки выше. Перестал дышать.

     И всё же, решетка сжатой пасти ему не помогла.

     Ильке показалось, будто его зубы рассыпались в тот момент, как солома. Капля слюны, сорвавшись, упала на щёку Дуновения. Илька пару раз моргнул: сбитый с толку, словно его ударили по голове. С опустевшим взглядом. Он медленно поднялся, с усилием расправляя затёкшие конечности и отпуская Дуновение. Не глядя на него переступил, побрёл в сторону Пустыни шаткими шагами. Внутренне он всем телом уцепился за весомость своих прошлых слов, обещаний, поддержки, которую хотел бы оказать. Илька знал, что не станет говорить неправды. Он просто знал это. Привычка лгать растворилась, как шипучий порошок. Даже если всего лишь на время.   

     — Дуновение мне всё сказал, — кое-как разлепив пасть, произнес Илька. Плечом он коснулся плеча целителя. — Я отойду ненадолго. Нужно... обдумать его слова. Подожди меня.

     Отстранившись от песчаного меха, Илька пошёл в сторону деревьев и вскоре скрылся за ними. Встретившая его сень желтоватых крон была спасительной; прохлада земли под лапами была спасительной; одиночество тоже было спасительным. Убедившись, что отошёл достаточно далеко, Илька подступил к одному из деревьев вплотную и прислонился лбом к грубой, шершавой коре.
— Аа-а-а-а-а...
В голове зароилась туча мыслей. Что произошло у древа? Что он натворил? Разве можно было вот так взять и устроить драку? На священном празднике, на глазах у целителя, на глазах у предков, в конце концов! Что теперь будет? И ладно с ним, но он втянул в это Дуновение. Опрокинул наследника прямо перед святилищем. Хорошо, если никто из соплеменников не успел добраться до места празднования и лицезреть это безобразие. Илька ведь даже не огляделся, когда уходил.
— Дерево, ты должно было меня утешить. А ты, — обвинительно просипел он в кору и оттолкнулся лбом, выпрямляясь. Покачиваясь, пошёл вперёд, пытаясь собраться.

     В его голову, надавливая, пробиралось желание. Желание подчиняться. Илька ощутил, что почти жалеет о совершенном поступке. О том, что разорвал перо, а не послушался Дуновение, остудив свой пыл и получив взгляд спокойного одобрения. Он мог бы собрать ещё трав. Мог идти бок о бок со старшими, слушая их разговоры. Вместо того Илька позволил себе отдаться мрачным мыслям, приревновать одного к другому, расстроиться, испортить остальным праздник. Ему стало жаль Пустынь, который всей силой коротких лап пытался остановить неизбежное.

     Ситуация казалась безнадёжной, песчаный замок — разбитым; и всё же, когда волна внутреннего океана лизнула его лапы, Илька осознал: кое-что осталось. Приказ Дуновения, которому он всё ещё может последовать.

     Лапы сами собой несут его вперёд. Взгляд касается древесных стволов. В одном из них Илька замечает небольшое дупло. Отчего-то это останавливает его. Илька глядит, глядит на это дупло, и понимает, что мыслей в голове становится всё меньше. Он моргает и осознает себя стоящим у дупла, заглядывающим в него. Его терзает лишь один вопрос.
«Почему?»

     «Почему кто-то решил продолбить дупло так низко?»

     Ответа не последовало, а Илька, ощутив головокружение, не удержался и завалился на бок прямо там, где стоял. Поднял взгляд к небу. «Предки, почему я такой мышеголовый? Ответьте мне, предки».
Тишина природы ничем не нарушилась. «Чем старше становлюсь, тем мысли глупее. Разве так быть должно?»

     Поднявшись с травы, Илька ощутил, что ему стало легче. Он выпустил и втянул когти. Вдохнул воздух. Прошелся полукругом, чтобы не уходить далеко от Древа. «Где-то здесь... отсюда всё и началось».
Илька вздрогнул вдруг, точно увидел призрака. Моргнул. Показалось ли? Нет, на тонкой ветви можжевелового куста сидит мелкая бурая птичка. «Это ты. Это... точно ты!» Илька не верил в возможность подобных совпадений, и всё же отчего-то упорно твердил сам себе: это тот самый звездоцапов воробей, и никто иной. Дальше Илька действовал на инстинктах. Его тело будто поняло, что права на проигрыш нет. Спустя несколько движений птица трепыхалась в его пасти, затихая.

     Задумчивый, тихий, он вернулся к поляне у Небесного древа. Стараясь не глядеть по сторонам, подошел к Пустыни. Попытался отдать ему воробья, но не смог удержать, и тушка выпала у него из пасти.
— Сделаешь так, как было? Пожалуйста, — попросил Илька, наклоняясь и подставляя загривок на случай, если целитель согласится. —...и, кто там следующий?
Его губы надтреснули в виноватой улыбке, а лапа протянулась к Пустыни.
      Броски дайсов

Дуновение не знал, что было бы, если бы Илька отказался, если бы эта своеобразная пытка продлилась чуть дольше, если бы он позволил себе задохнуться — кажется, его разум попросту отказался воспринимать возможным такой вариант событий, и оттого палевый кот разве что отсчитывал секунды, когда все завершится.

Раз — воодушевление на морде ученика неожиданно поблекло, губы дрогнули.
Два — с пасти сорвалась слюна.
Три-четыре — немое осмысление, с которым изменилось выражение его мордочки.
Он моргает.
А потом потерянно и словно опустошенно отступает прочь.

Ты этого хотел?

На второй секунде наследник вздрагивает, но на седьмой еще лежит, смотря в бескрайнее небо и ощущая, каким холодным на контрасте с чужим телом кажется ему ветер и какими жестокими кажутся собственные мысли и порывы. Он даже не испытывает брезгливости сразу. Не успевает попросту ее осмыслить за пеленой боли от кровоточащих ран, из которых резко вытащили иглы, оставив его лежать, оставив ему право забить крыльями и взлететь, но будто бы лишив этого желания.

Дуновение моргнул.
В пасти до сих пор было сухо, сердце билось гулко, а шерсть сохранила на себе отпечаток чужого прикосновения.
Он заставил себя понять, что все кончилось. Как и должно бы было. Как он того и желал.
Он заставил себя перевернуться и приподняться, уловить легкий шелест листвы, щебетание какой-то пташки, уловить, как Илька ближе скользнул к Пустыни.
В ушах его, впрочем, шумело.
А слюна успела уже впитаться в светлый мех.
Он моргнул снова. Коснулся щеки лапой, и, только ощутивши влагу, поперхнулся воздухом. Ругательство, на деле беззлобное, скорее привычное и будто бы нужное, застряло в пасти наследника, вслед за чем он интенсивно начал приводить себя в порядок, будто, утирая морду, смог стереть с нее лишним мысли, а приглаживая шерсть, мог сделать то же и со своими мыслями и чувствами. Будто мог стереть следы случившегося полностью и бесповоротно, как стирал он следы драки.
Он сделал то, что должен был. По крайней мере, сейчас. По крайней мере, он в это верил.

Пустынь возник рядом почти неожиданно — наследник просто не пытался его заметить. Точно так же почти неожиданно исчез Илька.

— Надеюсь, предки смиловались, и ты обрёл новое вместо утраченного.

Мимолетный вопросительный взгляд. Но растравленные воспоминания — голодные хищные звери, которым только дай повод оскалить клыки.
Осознание, за которым сердце пропустило удар. Дуновение замер, и ему на мгновение даже захотелось укусить лапу, обогнувшую темное ухо и замершую у его губ. Ему на мгновение захотелось исчезнуть и провалиться под землю — покуда тщательно избегаемая и оберегаемая в тени мысль была скрыта от него, он не ощущал ее вкуса, но сейчас, снова, как совсем недавно.
Холод окутал его, сковал легкие. Наследник опустил лапу и посмотрел на песчаного кота с какой-то молчаливой тяжестью.
Чувствовал ли его отец себя предателем, когда оставил Пустельгу? По крайней мере, он не чувствовал себя вкупе с тем отступником...
Наследник некоторое время молчал, потом слабо качнул головой и отвел взгляд, подавил выдох.
В его голове было так много мыслей, что он бы попросту не смог среди них уловить правильный, четкий ответ, что всегда, при любом шаге, он испытал бы прежде глубокое сомнение.
— Я ничего не понимаю, Пустынь, — лишь тихо признался он. Ему не хотелось думать, что целитель углядел здесь то, что видеть не должен был, не хотелось разрушить картинку — Дуновение не должен бы был оступаться и не ощущал, что у него было на то право.

Перо, принесенное ветром, опустилось у лап лекаря.

Дуновение чуть вскинул бровь в ответ на его слова.

Но скоро оба они повернули голову в сторону вернувшегося Ильки. В пасти его повис небольшой воробушек, который выпал, стоило ученику подойти к ученику целителя.
Наследник не сразу понял смысл такого подношения. Без слов он мог разве что посмотреть на юнца вопросительно, протяжно.
Но затем отвернуться.
Маленькое, невзрачное перышко, смятое в пальцах оруженосца совсем недавно — теперь тот хотел вернуть, как было, но как было — он ведь и не заслуживал столь малого, он ведь и не хотел. Тогда почему?
Дуновение молчал. Он снова не понимал, ему нужно бы было еще время, чтобы все осмыслить. Может, поэтому, наблюдая краем глаза, не смог дать оценку и решению Пустыни, который отказал ученику, вместо того вплетая ему свое перо. Касаясь его вновь.
Вкладывал ли в такой подарок лекарь смысл, который несла традиция? Или то была просто игра?
Палевый не знал.
Прикрыв глаза, он даже не попытался в то вмешаться, но задержал на серебристом ученике взгляд, чтобы проследить за его реакцией, чтобы понять — а он хотел этого смысла?

Поползень... поползень просто остался лежать, как и идея, порыв палевого, погребённый под землю, чтобы скрыться от чужих глаз.

Дуновение тихо вздохнул, зажмурясь на мгновение. Эти мысли даже показались ему абсурдными, недопустимыми, глупыми. Они были одной из стольких вещей, которым место бы было только под землёй, да не просто прикрытыми, а закопанными поглубже.

Посмотрел на Ильку, на Пустынь вновь. Второй попросил не обижаться, и наследник слабо улыбнулся, дёрнув плечами — было бы за что. Он не ощущал легкости, которой веяли слова целителя.

Он не ощущал достаточной легкости, даже чтобы сделать шаг к ученику, чтобы показать ему, что и правда — не злится.

И все же, сглотнув, он его сделал: ненавязчиво приблизился, коснулся хвоста ученика своим мимолетным, будто бы случайным движением.
— Все в порядке? — оставил тихий вопрос, не изменив ровного и спокойного выражения, а потом, услышав голос, поднял взгляд к небу.
Пустынь был поглощен уже рассветом, пылающим на горизонте, медленно поглощающим остаток звёзд. День подбирался к ним неизбежно. Он напоминал слова, недавно произнесенные целителем — все проходит.
— Идем, — после небольшой паузы позвал Дуновение, прежде чем кивнул Ильке и аккуратно взобраться повыше.

[●] — что тебя тревожит, дорогой наследник? — от пустыня не ускользает его шёпот, и он ловит момент, когда дуновение взбирается к нему, чтобы поговорить об этом. — я постараюсь ответить на твои вопросы. — ободряюще улыбается уголками губ, прежде чем опустить взгляд на задержавшегося ильку.

пустынь понимает всё сразу, как только перо выскальзывает из серой шерсти. не предупреждает чужое намерение, не перечит прозвучавшим словам — только на секунду прикрывает глаза, ровно, спокойно вдохнув момент, прозвучавшие слова:
— я не могу принять твой подарок.

илька аккуратен: пустынь чувствует, как тот вплетает ему в шерсть пёрышко — думает, сколько осторожности привил ему сам, пока маленький оруженосец срывал и носил травы. он ведь ему никогда не отказывал, трудолюбивый юнец: ненароком, но слишком часто попадающий к нему на лечение, рассказывающий о своей преданности ливнезвёзду, желающий сделать что-нибудь непременно невозможное —
пустынь поднимает взгляд —
сейчас от них уходящий.

пустынь смотрит ему вслед. на фоне восходящего солнца, ощетинившихся горных хребтов илька кажется, как они все, совсем крошечным, мимолётным, живым — пойманным мотыльком в лапах, которого отпустили, зная: несколько дней — сгорит сам.
а, значит, остаётся только насладиться моментом, который больше никогда не повторится — и...

— легенда гласит, что подаренные цаплей перья вернули в мир утерянные краски. — говорит задумчиво, не сводя взгляда с ильки, становящегося всё меньше. — чьё же перо примется илькой... ах, ну. — пустынь усмехается, тепло сощурив глаза. — вы так молоды. — поворачивает голову к дуновению. — не могу не очаровываться вашей юностью. пожалуйста, — пустынь едва клонит голову к наследнику, понижает тон, — берегите друг друга.

а затем оборачивается, набрав полную грудь воздуха, и:
— илька!

пустынь так редко повышает голос, что даже ему режет уши: зычность, прорезавшая мягкость, и твёрдость, не уступающая камню под его лапами. пустынь становится на самый край и смотрит сверху вниз, точно предводитель, обращающийся к своему воину.
у него за спиной вместо племени — сгорающие в рассвете звёзды,
кажется, тоже замершие в ожидании.

пустынь переживает момент перед тем, как илька обернётся — остановится ли, повернётся ли, — переживает секунду, стоит ветру донести его голос до ушей оруженосца. улыбается широко, стоит тому развернуться — вправду маленький мотылёк: сколько кропотливой работы понадобилось, чтобы заштопать крохотные жилки на тонких крыльях — сколько времени им ещё отмеряно перед последним взмахом?

— праздник только начинается! — продолжает, глотнув холодного воздуха.
жизнь продолжается: упущенное в прошлом не поймать в настоящем, не изменить исход драки вспыльчивых юнцов, не предложить заново отказанный подарок.
не стереть пройденных шагов — но можно дать шанс пройти новый путь.

— возвращайся! разделим воробья! — зовёт, зная, что илька может отказать — и пустынь не будет в праве его задерживать. он его отпустит — как множество раз до этого, когда илька покидал целительскую, — и не изменит своему ожиданию.
пустынь знает — знает это всё, и...

— да и, ты знаешь, — пустынь далеко, но всё равно смотрит на ильку ласково — и безликие звёзды на небе уступают этому теплу, растворяются в чистой синеве, — твоя помощь мне незаменима. эти травы... — клонит голову вбок —
что бы илька ни выбрал,
любуется фигуркой, заключённой в вечный пейзаж —
пустынь говорит:
— я доверяю тебе.

     Голос Пустыни, прокатываясь по землям у Древа, настигает Ильку и пригвождает к земле. Иначе быть и не может: слышать Пустынь таким громким настолько непривычно, что по телу Ильки невольно прошлась волна холодного страха - не случилось ли что-то опасное, не нуждается ли целитель в помощи? Он обернулся почти что в ожидании, что Пустынь свисает с камня, безуспешно пытаясь уцепиться короткими лапами, или пронзен когтистыми объятиями налетевшего коршуна.

     Однако с целителем всё в порядке. Илька прищурился и попытался дать оценку его состоянию. Тот не выглядел достаточно потерянным, чтобы Илька мог махнуть лапой на себя и своё желание обдумать произошедшее в одиночестве. Перевел взгляд на Дуновение, со странным волнением понимая, что тот мог бы повлиять на его решение уйти, при том не заставляя его надламывать себя. У Дуновения получалось говорить с ним, не нарушая его одиночества.

     Фигура наследника не двинулась. Был ли тот равнодушен к произошедшему, или тактично дал Ильке разобраться в своих делах самому? Может, кто-то другой, окинув взглядом этот тихий и холодный образ, предпочел бы отвернуться и прильнуть к тёплому, отзывчивому Пустыни. Илька слишком хорошо знал, какое околдовывающее влияние оказывают прикосновения целителя на чужие тела. И всё же, Илька был иным. Он нуждался в поддержке, но сталкиваясь со своими чувствами, предпочёл бы холодные скалы.

     В лапах Пустыни тепло тлели звёзды. Ильке хотелось бы ощутить его близость телом, но не душой, а потому сопротивлялось и тело. Он не мог разделиться или предать себя в этом. Он считал себя очень дурным и не хотел бы, чтобы Пустынь узнал его мысли.

     Илька знал, что его желание не предавать себя редко кем бывает встречено тепло.

     И всё же, он нашел в себе силы не сдаваться и не следовать тем путем, который сделал бы счастливым Пустынь и ту часть Ильки, которая хотела заботиться обо всём мире, кроме себя самого. Однажды он поймет, как склеить всё воедино и дать почувствовать тепло и себе, и тем, кого он любит. Верь Илька в то, что его отказ от тепла разобьёт Пустынь, он бы непременно развернулся и пошел обратно. Но Илька верил в целителя сильнее, чем в большинство соплеменников и втайне считал его, возможно, наиболее могущественным котом своего племени. Власть Пустыни над чужими душами гармонировала с его личной несгибаемостью. Размышляя, Илька не мог найти ничего такого, что, на его взгляд, сломило бы целителя. Только не его. Могущественнее него, возможно, мог бы вырасти Гусёнок, но того уже никто не узнает. И вряд ли кто-то, кроме Ильки, поверит, что его брат мог поменять местами звёзды и землю. Кто-то решил бы, что и к лучшему такому коту не ходить земными путями.

     Пустынь прав: праздник лишь начинается. Для целителя и наследника Илька стал его началом, и теперь у них с Дуновением есть возможность встретить пестроту шкур иных соплеменников, понять и узнать поближе тех, с кем они живут; о чьем благополучии заботятся.

     Незаменимый. Илька не считал себя таковым и разрешил себе, улыбнувшись в мех на шее, качнуть головой. Он позволил себе вместе с воробьем обхватить желанное "не здесь, не сейчас", но душой он понимал, что у Дуновения с Пустынью собственный путь, и ролью Ильки должно быть указать на это, а не стать его частью. Такие мысли навеял ему праздник.

     "Всё будет в порядке, друзья. Простите мне темные мысли, я их теперь отогнал и развеял. Но в белом грусти не меньше, чем в черном. Ты, Пустынь, знаешь это получше других. А в грусти не так много плохого, как кажется, и вовсе не обязательно её отгонять. Место каждого из нас зыбко в моменте. Но не зная, чего хочется вам, я знаю, чего хочется мне, сейчас и потом. Мне хочется уснуть".

     Илька смотрит на небо, думая о том, что хочет двигаться дальше и попытается сделать это любой ценой. Даже если ему будет сложно, даже если в горле застрянет воздух, и он не найдет силы сказать и слова тем, кто важен. Тем, кого он хочет видеть важным для себя, но не решается выразить желание. Сейчас, вдали от всех, он найдет слова, для себя и других.

     — Встретимся, когда я буду спать.

>> закрытие разрыва

← гп

[indent] а что, если и правда?
[indent] что, если звёзды продумали всё настолько заранее; что, если именно за этим она оказалась в палатке буревестника?
[indent] что, если...

[indent] могла ли она поступить иначе?

[indent] и почему-то только сейчас, спустя так много времени, спустя бесконечное количество дней и откровений, лань понимает, что в самом деле могла.

[indent] то был не выбор предков и не предназначение звёзд; то было её решением, принятым добровольно. она могла бы вернуться к своим обязанностям после случившегося. могла бы отречься от сновидений и образов, мучавших её с юных лун. могла бы, но не стала. знали ли они это? знал ли буревестник?

[indent] лань не удивилась бы, если да.

[indent] она смотрит на можжевельника с немым сочувствием и пониманием, но больше — с благодарностью. он был и оставался одним из немногих, кто сдержал своё обещание всегда быть на её стороне не смотря ни на что, и для неё это было самым главным и важным; для неё это значило всё.

[indent] её взгляд упирается в его пепельную шерсть, ждёт, пока он развернётся, чтобы глазами встретиться с его, и одними лишь губами лань обращается к нему: — всё будет в порядке. обещаю, — потому что она знает откуда в нём это чувство, ощущает его почти всем собственным телом, но до боли не хочет, чтобы пустыни делали больно. он того не заслуживает.

[indent] сейчас, глядя на него, она видит себя: когда-то на лань смотрели также (кто-то смотрит и до сих пор); когда-то лань тоже была предательницей (для кого-то ей же и осталась); когда-то на месте пустыни была и она, и лань лучше других — лучше каждого из них — знает, что он испытывает, и не может позволить тому затронуть песчаные струны.

[indent] ей почти до оскорбительного неприятно, что вопреки собственным стараниям, вопреки тому, что она сделала и продолжает делать для них, дуновение словно не считает её достойной, и стена, некогда возведённая между ними и треснувшая, вдруг вновь становится цельной. ей, конечно же, не заменить пустынь никогда, но она такой же целитель, как и он, и какая-то детская неприятная обида болезненно колет аккурат в сердце, но лань оборачивает ту в плотное плетение из тёрна и скидывает на самое дно внутреннего колодца, чтобы после позволить сплетённому размякнуть, стоит раздастся двум голосам.

[indent] она смотрит на горлицу с нежностью и безграничной любовью, видя в ней свою настоящую семью, видя ту из немногих, кто искренен с ней, кто верит в неё, и ловит себя на отвратительной мысли, что отдала другим слишком большее, чем получила взамен, так был ли смысл стараться ради тех, для кого она всегда будет недостаточной?

[indent] был ли смысл и сейчас принимать свою судьбу? ведь сбеги она — никто не удивится.

[indent] голос ливнезёзда моментально привлекает на себя внимание, и лань хлопает ресницами, тут же оказываясь подле лидера.

[indent] — ты уверен? — заглядывает тому в глаза, не отговаривая и не останавливая; знает, что он не послушает, и знает, что он должен. верит, что он справится, но не может перестать беспокоиться. — не уходи, пока мы не вернёмся. я не отпущу тебя без трав, — и, коротко кинув взгляд на горлицу, без слов добавит: — и она тем более, — тут же в сестринских глазах замечая потаённое желание, что вынуждает в твёрдом отрицании покачать головой. — ты точно никуда не пойдёшь. я не пущу, слышишь? даже не вздумай, — наконец понимая, почему не может позволить ей отправиться вслед за предводителем.

[indent]
[indent] она не опускает взгляд, но идёт чуть позади палевого хранителя душ, вопреки его стараниям всё же слыша в нём хорошо скрытый надлом. он, конечно же, никогда не покажет этого, потому как всегда не показывал, что ему может быть больно-плохо-тяжело. но сейчас — лань уверена — он ощущал себя опустошённым.

[indent] все действия выполняются механически, но осторожно, словно пустынь от малейшего неверного мог разбиться, превратиться в песок и просочиться сквозь пальцы, и она с каким-то глухим принятием понимает, что это — последний подобный раз.

[indent] — нанёс, — не спорит, не отрицает, лишь соглашается. — может, мне стоит ещё раз сбежать, чтобы они забыли о твоём уходе и продолжили ненавидеть меня? — усмехается криво, понимая, что на самом деле могла бы так поступить.

[indent] пустынь перехватывает её лапу, заглядывает не столько в глаза, сколько за них, пробираясь в самую душу, и лань отзывается на его слабую улыбку своей — более явной, более ровной, и выдыхает негромко, свободной лапой смахивая с его ушей осевший снег.

[indent] — да, — вновь соглашается, потому что только это и остаётся. — знаю. но я никогда не была и не буду тобой. я могла бы излечивать их сердца и души, но у меня остались лишь горлица, можжевельник и чайка, для остальных я навсегда останусь той, кто однажды покинул племя, и едва ли они позволят мне это сделать, — ведёт угловатым плечом: а хочет ли она сама этого?

[indent] лань поднимается следом за ним, слушает каждое слово, слушает и впитывает, запоминает, откладывает в коробочке-памяти, сохраняя на все луны вперёд, чтобы сберечь каждое, и протяжно выдыхает, опуская глаза под лапы.

[indent] всё это кажется ей сном, который вот-вот развеется, стоит лучам солнца взойти над линией горизонта; но вот он — раскалённый золотой диск, вот они — сияющие полосы на горах, но всё это не исчезает и не растворяется, пылью оседая на короткой шерсти.

[indent] она всматривается в чужие очертания, получая благословление, знает, что пустынь прав — прав во всём, и знает сколь тяжело ему следовать воле предков. он может верить в неё самозабвенно, может внимать им и быть покорным, но как только они вернутся в лагерь — он будет не их. его племенем станет совсем чужое, его семьёй — иные, и принадлежать он будет не посеребрённым лунным крошевом пикам скал, но пышущей жизнью зелени деревьев и травы; он больше не будет частью своей первой семьи — сможет ли он принять это? сможет ли отдать всего себя другим?

[indent] — спасибо тебе, пустынь, — за то, что делал для неё. за то, что ещё сделаешь.
[indent] за всё.

[indent]
[indent] нос осторожно касается гладкого ствола, позволяя волне холода прокатиться по телу, и лань опускает ширмочки-веки, чтобы в следующий миг оказаться не на земле, но гораздо, гораздо выше.

[indent] здесь нет запахов, нет звуков; есть лишь бесконечное тёмное пространство, усеянное звёздами, тусклые очертания гор и деревьев, и нечёткие линии силуэтов. его силуэт она узнаёт сразу же, вслед за пустынью поднимая уголки губ в мягкой улыбке.

[indent] — кто, если не он, — вторит шёпотом, послушно ступая следом, и останавливается совсем близко, подавляя в себе желание укрыться в его длинной сияющей шерсти; таким она его и запомнила — живым.

[indent] его голос сотрясает пространство, а глаза поглощают всё остальное, становясь самым важным и главным, и лань даже не расслышит собственного сердцебиения, с замирающим дыханием вглядываясь в буревестника.

[indent] ей хотелось бы, чтобы всё было иначе, по-другому.
[indent] хотелось бы, но нет.

[indent] — обещаю, — во всяком случае, о собственной семье она позаботится, потому что в этом — её долог. потому что они — всё, что у неё есть.

[indent] чужое касание кажется слишком лёгким, но вызывает трепет по всему телу. ей хочется сохранить и его, хочется сберечь, но всё, что ей остаётся — отпустить.
[indent] они ещё встретятся. обязательно встретятся, и лань каждое своё видение сбережёт под сердцем.

[indent] ловит взгляд теперь уже пустынника, тут же оказываясь рядом, и с нежностью в голосе отзывается: — сбережём, — чтобы после вся картинка пошла рябью, точно от брошенного камня вода, в которой отчётливо виднеются птичьи силуэты, стремящиеся к скале. лань слышит из голоса, слышит крики, угадывая их слишком быстро, и провожает внимательным взором, не сразу понимая, что это значит.

[indent] веки степенно поднимаются, возвращая миру звуки и запахи: древо перед ней реальное, не эфемерное, земля под лапами — твёрдая и холодная.

[indent] оглядывается по сторонам, спотыкаясь о песчаный силуэт, и тут же к нему льнёт, зарываясь носом в короткую шерсть.

[indent] — это не прощание, пустынник, ты же знаешь? — опускает бока под выдохом и отстраняется. — обещай, что даже если сердце и тело твои теперь принадлежат им, ты не забудешь про нас, — знает, что не забудет.

[indent] и лань отпускает его также, как скалы отпускают перелётных птиц.

[indent] не ей его останавливать, не ей отговаривать и обещать вернуть, угрожать спрятать, хотеть украсть. она не имеет права. не после того, через что пришлось пройти каждому в поисках давно утерянного племени. не после того, ради чего они шли сюда долгие поколения. он — целитель, и его священный долг спасать нуждающихся; кто, как не они — заблудшие и потерянные — нуждались в том спасении? и кто, как не он способен им его подарить?

[indent] — я не такая, как ты, ты ведь знаешь это. и они знают. я сделаю всё, что от меня зависит, и даже больше, но, боюсь, для них даже этого будет недостаточно, — я буду недостаточной. лань поднимет голову, очерчивая глазами линии ветвей, переместится на бесконечное синее полотно, не щурясь от падающего снега и ветра. — сейчас они злятся и не понимают, но лишь потому, что любят тебя. знаешь, время ведь не лечит, ты просто привыкаешь жить со всем этим грузом, но они — я уверена, — никогда не перестанут тебя любить, а ты — их. и однажды они поймут. поймут всё и примут, потому что это и означает быть семьёй, а ты, пустынник, где бы не находился, навсегда останешься её частью.

[indent] лань прижимается к его щеке своей, закрывая глаза, желая ещё немного продлить этот миг, но знает, что у них совсем нет времени, потому что там, внизу, есть те, кому пустынник нужен гораздо больше. а здесь — ей хочется верить — им нужна она;
[indent] в самом ли дели они — её семья?

[indent] — ты готов?

[indent] и лань, ни на хвостик не отходя от него, делает шаг.

→ гп

начало игры

[indent] Ему решительно не нравится вокруг происходящее. Всё кажется каким-то неправильным, будто вышедшим из дурного сна — в прочем, он уже слишком взрослый для того, чтобы бояться кошмаров.

[indent] Смерть Горечи Звёзд, безусловно, тяжёлый удар для всего племени — без исключения. Русак не может говорить о чувствах каждого из соплеменников и свято верить в то, что каждый из них скорбит об ушедшей предводительнице, однако он точно знает, что уклад племени может резко измениться со становлением нового кота на должность. Ни один из предводителей не может быть полностью схож со своим предшественником. А Остролист, по скромному мнению лопоухого воителя, совершенно не будет похож на Горечь Звёзд. Может быть, он будет стараться поддерживать её политику, но рано или поздно мировоззрение серебристого кота наверняка даст о себе знать. Другой кот наверняка бы хмыкнул на его месте от детских воспоминаний — незадолго после кровопролитной войны и стычки с барсуком, где глупый братец полжизни потерял от страха, ему под лапы выкатывается комок меха и как пристанет — не отлепить. Похуже любого репея, честное слово.

[indent] Но как бы то ни было, если Звёзды одобрили его кандидатуру — значит, придётся просто мириться с изменениями. Жизнь не остановится из-за смерти одного кота, будь даже этот кот самым великим лидером во всём лесу. Гораздо больше Русака сейчас волнует (если так вообще можно о нём сказать) назревающая встреча с Горным и Лиственным племенами на каком-то соседском празднике.

[indent] Не то что бы он очень любил праздную деятельность, гораздо важнее для него в целом разведать обстановку. Несмотря на то, что видеть на мероприятии конфликты откровенно не хочется, наличие таковых может сказать о многом, и такие детали лучше подмечать.

[indent] Да даже по речи Поветрия Звёзд можно уже сказать многое о том же Горном племени. Например, об их суеверности. Перо? Предсказать будущее? Звучит странно, если даже и не смешно. Ну что ж, с такими котами стоит быть как можно более осторожным, чтобы нечаянно не напороться на "плохую примету".

[indent] На предостережениях речь юного предводителя заканчивается — теперь можно идти искать.

—> светлый лес

Отредактировано Русак (2024-05-02 11:42:02)

начало игры

Это один из лучших дней в её жизни. Где такое видано, чтобы оруженосец в восемь лун мог так далеко выйти за пределы лагеря, да ещё и встретиться с другими племенами? Она точно расскажет об этом котятам в детской, во всех красках и подробностях. А если повезёт, в чём Вспышка очень уверена, доставит им и пёрышко или другой какой сувенирчик с гор. Хотя судя по настроению соплеменников, не все разделяют детской радости Вспышки относительно мероприятия, есть те, кто очень осторожен, аккуратен или ведёт себя крайне тихо.

"Может, и мне стоит быть с ними осторожнее?" – думает кошечка, легко поспевая за своим наставником, который очень чётко попросил её держаться только его и никуда не убегать. Это могло бы быть очень скучно, если бы не само событие, на которое уходят все мысли.

– А им лучше улыбаться или показывать грозный оскал, чтобы боялись и уважали? – С интересом спрашивает Крестовика Вспышка. – Мне кажется, они весёлые, эти горцы, раз ловят перья, прямо как дети, знают толк в развлечениях! Или наоборот, – охватывает её озарение, расширяя светло-зелёные глазки, – они горделивые и ведут себя словно они самые важные коты долины, – она фыркает и как можно тише смеётся сама себе, – вставляют перья в хвост или гриву и ходят, хохлятся как тетерева.

Возможно, не все разделят её хорошее настроение. Вспоминая, почему такое может быть, кремовая кошечка именно поэтому свою речь сводит к некоторому шёпоту, чтобы её слышал хотя бы наставник. Может, хотя бы он оценит её шутку. Мысли о недавней смерти предводительницы опускают плечи Вспышки, и она становится более спокойной. Но потом она снова раздражается своей реакции и, воспрянув духом, продолжает свой путь с уверенной ухмылкой. Всё-таки силы нужны на праздник и знакомство с чужеземцами, грустить она будет дома.

Вспышка слушает речь и немного скучает. Слушает разговоры предводительницы Лиственного племени, предводителя Горного, ответы своего предводителя. Ей так хочется узнать, как их зовут, этих чужаков, ведь звёздные имена так всегда красиво звучат, но кошечка сдерживает себя, чтобы не навлечь на себя гнев соплеменников. Вдруг будет неэтично, совсем непонятно, как себя вести здесь. Остаётся только наблюдать за красотой и статностью палевого кота и пепельно-серой кошки. Если говорить об остальных котах, то они все такие разные. И как понять, злые они или добрые? Она решает пристально смотреть за каждым, и если заметит что-то странное, обязательно расскажет Крестовику или Остролисту (кто знает, насколько всё серьёзно). А если кремовая заметит веселье, то обязательно к нему присоединится.

Она закатывает глаза, когда воспринимает ответ Лиственного лидера. Как это мы не потомки Небесного племени? Ещё какие потомки! Конечно, Туманное племя отдельно от других звучит гордо и по-отечески, но кровь небес никуда от них не утекла. Поэтому Вспышка отвлекается на птичку, которая воркует где-то там на дереве. Красиво так поёт. И тут же снова отвлекается на слова о гадании по перьям.

– Зачем предводителю гадать по перьям, разве ему Звёздное племя судьбу не скажет? – Тихо и удивлённо шепчет кошечка наставнику.

Она замечает, что Русак не в восторге от таких традиций. "Ну а что, – думает она. – Это же просто игра, может, и бред, а может, и нет, но в первую очередь это игра для веселья". Интересно, их звёздные предки одобряют такие игры? Видимо, да. Но стоит быть осторожнее, вдруг что-то плохое выпадет, будет очень неприятно.

Когда речи предводителей заканчиваются, Вспышка наконец-то радостно поднимает ушки, чтобы слышать всё.

– Куда пойдём? – Встаёт она на лапки, обращается к Крестовику. – А Русака возьмём с собой? Он, кажется, очень хочет погадать на перьях, – шутит кошечка, открыто улыбаясь и слегка мурлыкая. – Или мы будем охотится с кем-то из других племён? – Волнительно и с желанием осеняет Вспышку, и её взгляд проходит по другим котам, которые начинают медленно шевелиться в сторону своих дел или других котов. Это был бы один из самых памятных дней в её жизни.

> светлый лес >

Отредактировано Вспышка (2024-04-27 22:38:55)

<<< --------------- Главная поляна

[indent] пустынник говорит о том, что взгорье отправится с ними, и ученик удивлённо прядает ушами, поглядывая на палатку целителей - там останется черника в одиночестве, да и что-то может случиться за период их отсутствия... но сердце откровенно поёт от радости - он не останется в стороне от события, которое может стать крайне интересным и насыщенным. жаль лишь, что ни сестра, ни братья не оказываются в составе отряда, что с полуденным солнцем выходят из лагеря - взгорье кажется, что в последнее время, несмотря на все обещания и желания их оберегать, он отдаляется от них с каждым днём всё дальше и дальше. может, так и должно быть с учётом того, что теперь он не будущий воитель, а будущий целитель.

[indent] звёздная мгла в привычном тоне оговаривается о правилах поведения на горных склонах; её нефритовый взгляд, прожигающий шкуру насквозь, скользит к взгорью, мысленно напоминая ему о неудачной переправе в сезон голых деревьев при поиске места для будущего нового лагеря, и невольно угольный дёргает ранее раненой лапой, проверяя её на готовность к скачкам по каменистой поверхности. лапа уже давно поджила и чувствовала себя комфортно при путешествиях по приятной пружинящей почве в лесу, но это лёгкое упоминание предводительницей словно опять вселило в неё страх и потаённое желание подвернуться или сорваться в ненужном месте.

[indent] они остановились на границе - помеченной и очевидной в контрасте между поредевшим лесом и ползущим вверх склоном - в ожидании туманного племени, и взгорье скользнул взглядом по встречающим их воителям горного племени. знакомые две фигуры - койот и эхо - что в прошлом были присланы на помощь в поиске нового лагеря от их предводителя; а вот юная пёстрая воительница ему ещё не встречалась. задержав на неё взгляд дольше положенного, взгорье уловил её ответ - в ярких глазах зажглись любопытные искры, а губы опалила жаркая улыбка, тут ж подаренная кому-то ещё. смущённый взгорье склонил голову, быстро приглаживая встопорщенную шерсть на груди, и обернулся в сторону леса, решив молча ждать прибытия отряда туманного племени.

[indent] когда они наконец появились, койот отдал распоряжения о порядке в патруле и каким-то странным взглядом одарил пустынника. скользнув ближе к наставнику, взгорье вдруг отчётливо осознал, как ему должно быть сейчас тяжело на душе - прежние соплеменники не выказали яркой и особой радости при его появлении в составе котов из лиственного племени, а ведь он многих из них знал всю их жизнь. интересно, если бы звёздное племя послало его, взгорье, в туманное, сестра с братьями тоже стали бы холоднее стужи при встрече с ним?..

[indent] пока они поднимались наверх, взгорье то и дело ловил на себе взгляд и улыбку горихвостки - так её назвал койот.  несмотря на то что она возглавляла отряд, периодически воительница оборачивалась и проверяла непривычных к горным тропам гостей, а поскольку взгорье шёл рядом с травником практически во главе отряда, то то и дело вскидывал голову, замечания движение пёстрой головы впереди. в последние несколько раз он старался не дёргаться при её постоянных проверках, но не мог удержаться и даже улыбнулся в ответ, словно извиняясь за свой назойливый и постоянный взгляд в её сторону.

[indent] горные коты привели их к огромному дереву, вцепившемуся корнями в обрыв склона. на его корнях уже возвышался предводитель - некрупный кот, совсем ещё молодой, в котором не чувствовалось ни власти, ни силы, ни желания быть на этом месте. качнув хвостом, взгорье присел рядом с пустынником, слушая приветствие поветрия звёзд и периодически ища глазами горихвостку, - как только предводители уединились между собой, воители очень настороженно, будто кружа друг с другом, стали сближаться и смешиваться между собой. испросив разрешения пустынника, чёрный юнец скользнул в толпу, находя яркую воительницу, и осторожно приблизился к ней, вытягивая на весу лапу.

[indent] - я взгорье, - он тут же смущенно вернул лапу на землю, не в силах найти правильную позу для знакомства, - хотел извиниться, что столько на тебя смотрел, пока мы сюда шли, это... это получалось случайно, честно. мне кажется, я на всех так смотрю, особенно на тех, кто постоянно крутится и вертится, потому что у меня брат такой, а я с детства за ним приглядываю, как только умерла наша мама, потому что в ответе за него, и за сестру, и за ещё одного брата, но вот как-то так сейчас получается, что я тут один, потому что я ученик пустынника и он взял меня с собой, а они дома в лагере, потому что ни пламя, ни чертополох не обучают никого из них, и вот поэтому они остались все дома, так что мне надо узнать как можно больше, чтобы потом рассказать им обо всём обязательно, так что можешь меня проводить куда-нибудь собрать перья или что ещё предлагал сделать ваш предводитель? - сбивчиво, накатывая слова друг на друга, выпалил будущий травник - и говорил бы и говорил, но подавился нехваткой дыхания и негромко закашлялся после оборвавшейся чересчур длинной и ненужной посторонним ушам речи.

пустынник рассеянно смотрит на взгорье, будто совершенно забыв о чём-то важном — вспомнив на наклоне головы и негромкого шёпота на ухо:
— что тебе делать, юноша? должно быть, идти со мной. — под конец утаенного от ученика и наконец-то ему рассказанного не сдерживает лукавой улыбки, наблюдает реакцию: удивление напополам с радостью. — тебе стоит увидеть небесное древо, подле которого горные целители общаются с предками. принесёшь терновке парочку красивых пёрышек, мм? — с мягким смешком выпрямляется. — среди скал, удивительно, растут целебные травы, которые не найдёшь в лесу. думаю, лань с клеверушкой будут рады составить нам компанию и поискать не только перья. — и, вдохновленный предстоящей встречей, поздравляет тмин с новым назначением.

звёздная мгла, собрав патруль, не мешкает и отправляется в путь. что-то отзывается трепетом в груди, когда мягкая трава под лапами сменяется грубым камнем, а горные склоны оказываются поразительно близко, вечные и безмолвные. пустынник касается плечом плеча взгорья, когда предводительница предупреждает лиственных котов о трудностях дороги, и тихо обращается к ученику:

— держись меня. — соглашается с предложением звёздной мглы. — я прекрасно знаком с этими тропами и подскажу, где лучше пройти.

в глазах пустынника загораются первые искры: среди скал появляются знакомые силуэты. он улыбается, идя навстречу горихвостке, эхо и койоту, одаривает их теплым взглядом, разглядывает с волнительным вниманием: сравнивает с тем, какими их запомнил в свой последний визит, убеждается, что они в порядке. койот учтив и вежлив — пустынник с долей признательности смотрит, следит за тем, как молодой воитель раздаёт указания соплеменникам и всем собравшимся, включая подоспевших туманных котов.

вместе они идут к небесному древу — о, пустынник знает каждую тропку: он вдыхает прохладный воздух полной грудью, смотрит то на подросших, уже посвятившихся в воины котов, то на горы, то на небо, то на...

— ты так выросла. — мурлычет он горихвостке, когда удаётся поравняться с ней, трётся щекой о её плечо. — как ты? горлица в порядке? как котята? уже хорошо ходят? — задаёт вопросы и вздыхает с облегчением: у горихвостки всё хорошо; лань и клеверушка справляются в своих заботах, в том числе о королеве.
всё в порядке.

небесное древо не меняется — не меняется солнце за ним, поднимающееся над головой котов, но фигура, первая из многих, принадлежит не ливнезвёзду; пустынник скользит взглядом по соплеменникам, неизбежно замечает отсутствие тех, кто теперь наблюдает за ними с небосвода,
оттого смотрит на живых с бесконечной нежностью.

он не скрывает ни тепла, ни добродушия; остается подле звёздной мглы, как требуют правила, но старается найти взгляд каждого горного кота, улыбнуться, кивнуть, обменяться безмолвными приветствиями. поветрие звёзд встречает их, знаменуя своей речью начало празднования — пустынник про себя спохватывается, чуть было не оглядывается — чуть было не смеётся: точно же, лань, должно быть, с клеверушкой прятала повсюду перья, чтобы все, от млада до велика, смогли найти для себя и других трофей.

три племени собрались вместе, чтобы мирно провести этот знаменательный для горцев день — должно быть, именно этого хотели звёздные предки, многие луны ведя горное племя к долине. пустынник находит взглядом место подле валуна, которое должно быть занято советником, но оно пустует, и...
поветрие звёзд объявляет о завершении собрания — начале праздника.

— ступай, ступай. — сдерживает смех, отпуская взгорье, который, кажется, уже не мог усидеть на месте — и тут же, получив разрешение, направился к горихвостке. пустынник задерживается, чтобы поздороваться с соплеменниками, поинтересоваться их самочувствием, узнать последние новости — радостно мурлычет, узнавая о чужих успехах, хороших вестях,
сколько всего эти души прошли, пережили, преодолели
без него.

в какой-то момент пустынник оборачивается — натыкается на взгляд горного предводителя; помедлив секунду, лукаво сощуривается — и подходит ближе, зная, что уже не прервёт разговоров, касающихся ушей исключительно лидеров.

— да хранят вас предки. — приветствует лично остролиста и поветрие звёзд. — надеюсь, этот праздник придётся по душе лиственным и туманным воинам и позволит укрепить отношения между племенами. — добавляет мягко, прежде чем взглянуть на горного лидера. — поветрие звёзд, не составишь мне компанию? — спрашивает добродушно, затем, дождавшись согласия, обращается уже к звёздной мгле. — я отлучусь с твоего позволения. о взгорье не беспокойся, горихвостка за ним присмотрит. — с улыбкой, дрогнувшей в уголках губ, вежливо клонит голову и отходит вместе с поветрием звёзд в сторону.

— юная душа, как ты? — участливо обращается он к нему, когда они идут дальше — как раньше, выбираясь из лагеря на долгие прогулки за травами и разговорами, — и оставляют позади шумную толпу. — всё ещё не выбрал советника? — ничего не меняется в вечных песках, рассыпающихся в голосе пустынника —
горы, отражающиеся в золоте глаз, отвечают той же вечностью.

— уже искал перья? койот так возмужал. я видел, он куда-то ускользнул. предки, я вам непременно погадаю. интересно, что за знак дадут сегодня... звёзды... — тарахтит без остановки, цепляясь то за одно, то за другое, а потом переводит дыхание, шумно выдыхает и
не выдерживает, смеётся:
— ах, как же я рад вас всех видеть!

→ кедровая роща

Отредактировано Пустынник (2024-04-25 21:29:07)